|
В конце государственность — Всеволод объединяются с народным мировоззрением — Февронией. Золотой библейский туман рассеивается и открывает Великий Китеж — и столицу, и русское общественное подсознание, воплотившее в жизни свойственные ему идеалы. На вопрос княжича: «Ты скажи-ка красна девица, — Ходишь ли молиться в церковь Божию?» — Феврония отвечает: Княжич Всеволод ........................ Ты скажи-ка, красна девица, — Ходишь ли молиться в церковь Божию? Феврония. Нет, ходить-то мне далёко, милый… А и то: ведь Бог-то не везде ли? Ты вот мыслишь: здесь пустое место, Ан же нет — великая здесь церковь, — Оглянися умными очами (благоговейно, как бы видя себя в церкви). День и ночь у нас служба воскресная, Днём и ночью темьяны да ладаны; Днём сияет нам солнышко (, солнышко)[474] ясное, Ночью звёзды, как свечки, затеплятся. День и ночь у нас пенье умильное, Что на все голоса ликование, — Птицы, звери, дыхание всякое Воспевают прекрасен Господень свет. “Тебе слава во век, небо светлое, Богу Господу чуден высок престол! Та же слава тебе, земля-матушка, Ты для Бога подножие крепкое!” Княжич Всеволод (смотрит на Февронию с изумлением). Ай же ты, прекрасная девица! Дивны мне твои простые речи, Всё о радости, весельи красном. Люди старые иначе молвят: “Не зарись на радости земные, На земле-то нам скорбеть, да плакать”. И уйти бы мне в пустыню вовсе, — Эх, да удаль-молодость помеха: Просит молодецкого веселья. Феврония (очень ласково и проникновенно, взяв его за руку и глядя в очи). Милый, как без радости прожить, Без веселья красного пробыть? Посмотри: играют пташки все, Веселится, скачет зверь рыскучий. Верь, не та спасёная слеза, Что с тоски-кручинушки течёт, Только та спасёная слеза, Что от Божьей радости росится,[475] И греха мой, милый, ты не бойсь: Всякого возлюбим, как он есть, Тяжкий грешник, праведник-ли он; В каждой душеньке краса Господня. Всяк, кто стрелся[476], того Бог прислал; В скорби он, так нам ещё нужнее. Приласкай, хотя был лиходей, Радостью небесною обрадуй, (уносясь мыслью). А и сбудется небывалое: Красотою всё разукрасится, Словно дивный сад процветёт земля, И распустятся крины райские. Прилетят сюда птицы чудные, — Птицы радости, птицы милости, — Воспоют в древах гласом ангельским, А с небес святых звон малиновый, Из за облаков несказанный свет… В приведённом диалоге через княжича Веволода выразилось официальное церковное мировоззрение, а через Февронию — живая внеритуальная вера человека Богу по совести. Благодаря открытому выражению обеих позиций опера обрела особую значимость в Русской культуре и оказалась знаменательной в истории России[477]. Но российский правящий класс — основной потребитель оперного искусства — тогда оказался самонадеянно глуп и счёл оперу после её первых постановок «вялой», «чрезмерно серьёзной по содержанию», «холодно-рассудочной» или «елейно-мистичной», «недостаточно строгой по отношению к предателю Гришке-Кутерьме»[478]. — 209 —
|