|
Как мы уже показывали в другой работе, библейский архетип (единственный бог, один пророк или мессия, Откровение всеобщего значения) оставил неизгладимый след на деятельности обществ, которые были подчинены той или иной версии монотеизма (иудаизму, христианству или исламу): разделение религиозного и политического, которое, как считали сторонники философии Просвещения и Французской революции, было полностью завершено к началу XX века (высшей точкой этого процесса можно считать французский закон 1905 года), оказалось иллюзией[202]. В действительности, так называемые «секуляризированные» общества по-прежнему приводились в движение архетипом единого идеала, миссии, которая требует всемирного провозвестия, откровения философского или политического порядка, страстного поиска и открытия «обетованной земли». Вера в единый идеал не изменилась; просто теперь она была направлена не на концепцию единого Бога, которому следует поклоняться, а на концепцию социально-политического счастья и на средства его осуществления. Эта новая вера работала в том же режиме, что и религиозные «Откровения», встроенные в политический порядок, то есть режиме, который предполагал нетерпимость, закрытость, расизм по отношению к не обращённому и не тронутому благодатью Другому, легитимацию применяемого к нему насилия; бинарное деление мировой истории на «время тьмы и невежества» и следующее за ним «время Откровения и знания»; столь же бинарное деление географического пространства на пространство «Храма», мира и счастья – и пространство варварства и тьмы. Хотя божественный идеал был секуляризован европейским Возрождением и связанными с ним историческими процессами, его действие, перенесённое на гуманистический идеал, нисколько не изменилось. Более того, развитие теологической мысли, которая должна была как-то согласовать единый идеал с многообразием мира и создать несколько более гуманные и толерантные правила, чтобы ради гарантии мира ограничить войну и ущерб, приносимый ею, будет поставлено под вопрос, когда появятся секуляризованные идеалы, выражающиеся с той же страстью и горячностью, что и идеал божественный. Светскость, ставшая важным достижением христианства, унаследовала от монотеизма единственность высшего идеала и, в каком-то, смысле закрепила монотеистическую традицию в секуляризованной форме[203]. Как мы уже отмечали в третьей главе, религиозные войны лишили нас закрытого эсхатологического и профетического времени, характерного для христианства Средневековья, и заставили нас вступить во время, открытое человеческому действию и надеждам человека на прогресс, то есть во время модерна. Но, возможно, сегодня именно этому открытому времени, времени свободы и свободной воли угрожает активное использование религиозности и постепенное разрушение светских ценностей. — 92 —
|