Пророки и цари

В молитве Неемия почувствовал, как утвердилась его вера и мужество. Он неустанно находил все новые святые доводы. Он указывал на то бесчестие, которое падет на Бога, если Его народ, вернувшийся теперь к Нему, будет оставлен на произвол судьбы и поругание. Он умолял Бога исполнить Свое обетование: «Когда же обратитесь ко Мне и будете хранить заповеди Мои и исполнять их, то, хотя бы вы изгнаны были на край неба, и оттуда соберу вас, и приведу вас на место, которое избрал Я, чтобы водворить там имя Мое» (см. также Втор. 4:29‑31) . Это обетование было дано Израилю через Моисея накануне вхождения в Ханаан и в течение целых столетий оставалось неизменным. Теперь Его народ обратился к Нему в раскаянии и вере, и обетование Господа не должно было остаться неисполненным.

Неемия часто изливал душу перед Богом, печалясь за свой народ. Но вот во время молитвы в его душе созрело святое решение. Он решил, что если ему удастся заручиться согласием царя и получить необходимую помощь для доставки всех нужных орудий и материалов, тогда он смог бы взять на себя задачу восстановления стен Иерусалима и возвращения Израилю национальной мощи. Он просил Бога помочь ему снискать милость в глазах царя, и, следовательно, осуществить свой план. «Благопоспеши рабу Твоему теперь, – молился он, – и введи его в милость у человека сего».

Четыре месяца Неемия выжидал удобного момента, чтобы представить царю свою просьбу. Все это время, несмотря на то, что на сердце у него лежал тяжкий груз, он старался в присутствии царя ничем не выдавать своих душевных переживаний. Ибо в роскошных великолепных дворцовых залах всем предписывалось иметь самый радостный и счастливый вид. Ничто не должно было омрачать беспечности царских приближенных. Но когда Неемия уединялся и никто не видел его, Господь и ангелы становились свидетелями многих его молитв, исповеданий и слез.

И все‑таки скорбь, обременявшая душу Неемии, не могла более оставаться незамеченной. Бессонные ночи и полные забот дни оставили след на его лице. И царь, беспокоившийся о собственной безопасности и поэтому привыкший угадывать потаенные мысли, заметил, что какое‑то скрытое горе одолевает его виночерпия. «Отчего лице у тебя печально? – спросил он, – ты не болен, этого нет; а верно, печаль на сердце?»

Вопрос царя испугал Неемию. Не рассердится ли царь, если узнает, что, находясь на царской службе, его придворный погружен в думы о своем страдающем народе? Не поплатится ли он за это жизнью? Неужели его план восстановить мощь Иерусалима рухнет? «Я сильно испугался», – пишет он. С глазами, полными слез, он дрожащими устами рассказал о причине своей печали. «Да живет царь во веки! – ответил он, – как не быть печальным лицу моему, когда город, дом гробов отцов моих, в запустении, и ворота его сожжены огнем!»