|
Невежественные, озлобленные, злорадствующие, всегда готовые при удобном случае причинить вред своему ненавистному мучителю, рабы в латифундиях производили несравненно меньше, чем свободные крестьяне. Уже Плиний указал в первом столетии нашей эры, как плодородны были поля Италии, когда полководцы не стыдились сами обрабатывать их, и как скупа стала мать-земля, когда ее начали терзать при помощи скованных и клейменных рабов. При известных условиях это сельское хозяйство могло доставлять более значительный избыток, чем крестьянское хозяйство, но оно ни при каких условиях не в состоянии было обеспечить благосостояние такому же количеству людей. Однако, пока длились войны, которыми Рим непрерывно тревожил все народы вокруг Средиземного моря, продолжало развиваться и расширяться рабское хозяйство, а вместе с этим продолжало разоряться и крестьянство, так как постоянная война приносила ее вождям, крупным землевладельцам, все новую добычу, новые земли и бесконечные массы дешевых рабов. Мы замечаем, таким образом, в Римской империи экономический процесс, поражающий своим внешним сходством с современным: гибель мелкого производства, развитие крупного хозяйства и еще более быстрый рост крупного землевладения, латифундий, экспроприирующего крестьянство и всюду, где оно не может его заменить плантациями или другого рода крупными предприятиями, превращающего крестьян из свободных землевладельцев в зависимых арендаторов. В своей истории античного социализма и коммунизма Пельман цитирует, между прочим, «жалобу бедного против богатого» из псевдоквинтилианского собрания речей. В ней очень ярко изображается рост латифундий. Это жалоба обедневшего крестьянина, который изливает свое горе: «Не с самого начала был я соседом богатого человека. Вокруг меня жили на многочисленных участках одинаково состоятельные владельцы, которые в добром соседском согласии обрабатывали свои земли. Как все это изменилось! . Земля, которая кормила всех этих граждан, превратилась в одну огромную плантацию, принадлежащую одному богачу. Его поместье раздвинуло свои границы во все стороны; крестьянские дворы, которые оно поглотило, сравнены с землей, а святилища отцов разрушены. Старые владельцы должны были расстаться с богом — покровителем отцовского дома, вместе с женами и детьми своими они должны были уйти на чужбину. Над далекой равниной господствует все то же однообразие. Как стеной окружает меня со всех сторон богатство: здесь сад богача, там его поля. Здесь его виноградники, там его леса и пастбища. И я бы охотно ушел отсюда, но я не мог найти клочка земли, где у меня не было бы богатого соседа. Ибо где только не натыкаешься на поместья богачей? Им мало того, что они расширили свои поместья так далеко, что, точно государства, земли их находят свои естественные границы только в реках и горах. Они завладели также самыми отдаленными горными пустошами и лесами. И нигде не находит себе границы и предела это расширение, разве только один богатый наткнется на другого. И ко всему этому присоединяется, наконец, презрительное отношение этих богачей к нам, беднякам: они не считают даже нужным отрицать преступление, которое они совершили над нами». — 44 —
|