|
Теория Фрейда о гомосексуальном происхождении паранойи была принята многими психоаналитиками, в то время как другие чувствовали, что она обоснована лишь для определенной формы этой болезни. Некоторые критики указывали на то, что девиацией Шребера была скорее транссексуальность, нежели гомосексуальность, и что его душевным заболеванием была шизофрения, а не паранойя. При этом они добавляли, что даже если будет доказано, что это был случай вытесненной гомосексуальности, это не объяснит причины заболевания, а только даст его симптоматическую картину. Макальпайн и Хантер предложили другую психоаналитическую интерпретацию истории болезни Шребера: глубокая регрессия к ранней стадии недифференцированного либидо могла вызвать воссоздание детских фантазий о размножении457. Фрейд, кроме того, анализировал историю болезни Кристофа Хайз-мана, художника, жившего в семнадцатом столетии, который будто бы подписал два договора с Дьяволом, один - чернилами, а другой - кровью, но ему удалось освободиться и отобрать у Дьявола оба договора458. На основании доступных для изучения документов (включавших - 159- Генри Ф. Эллснбергер его рисунки и фрагменты из дневника), Фрейд сделал вывод, что Хайз-ман, подобно Шреберу, стал жертвой мощного отцовского комплекса. Дьявол был проекцией его враждебности по отношению к отцу, и здесь также существовал конфликт между гомосексуальностью и беспокойством кастрации. Макальпайн и Хантер дали свою интерпретацию истории болезни Хайзмана, как сделали это в случае Шребера, в свете сексуальных недоразумений и фантазий о размножении459. Ванденри-ше разыскал новые документы о Хайзмане, но они не внесли существенных изменений в наши знания об этом случае460. Кажется, до сих пор не нашлось критиков, задавшихся вопросом, нельзя ли приписать часть делюзивного бреда Шребера и Хайзмана преувеличениям или патологической склонности к выдумкам. Психоаналитическая оценка Достоевского была дана Фрейдом в его предисловии к публикации до той поры неизвестных черновиков «Братьев Карамазовых»461. Фрейд утверждает здесь, что Достоевский оказался способен создать впечатляющее повествование об отцеубийстве потому, что сам страдал от угнетающего отцовского комплекса. Во время своих пароксизмальных приступов, когда он казался мертвым, Достоевский идентифицировал себя с отцом, находящимся в таком состоянии, в котором сам желал бы его видеть (то есть мертвым), и в то же время его страдания были наказанием за это желание. Страсть Достоевского к игре возникла из его стремлений к саморазрушению, связанных с отцовским комплексом. «Сама судьба, в конечном счете, не что иное как запоздавшая проекция отца», - заключил Фрейд. — 129 —
|