4 Alan Elms, "The Auntification of C.G.Jung", гл. 4 из его Uncovering Lives: The Uneasy Alliance of Biography and Psychology (New York: Oxford University Press, 1994), 51-70. В этой главе имеется грустный анекдот об Аниэле Яффе, верно (а нередко даже самоотверженно) служившей Юнгу и его памяти в течение десятилетий. Хотя на самом деле именно Яффе написала большую часть MDR, когда Элмс посетил ее в 1991 г. в ее цюрихской квартире, она рассказала ему, что семья Юнга "неоднократно пыталась снять запись о ее заслуге с титульного листа и лишить ее гонораров, требуемых ею за соавторство в написании автобиографии" (54).

5 Eugen Bohler interview, May 1970, JBA, 5.

6 Хотя моя книга "Юнговский культ" является интеллектуальной историей, написанной с позиции истории науки и истории медицины, тем не менее она привлекла внимание людей, интересующихся Юнгом с религиозных позиций и вызвала реакцию со стороны римско-католического сообщества в Соединенных Штатах. См. следующие статьи в The Wan deter (общенациональный католический еженедельник), написанные Полом Ликудисом: "The Jung Cult ... The Church's Greatest Threat Since Julian the Apostate", Dec. 29, 1994, 1, (i; "Jung Replaces Jesus in Catholic Spirituality," Jan. 5, 1995, 1, 6; "Jungians Relieve Traditional Catholics Impede 'Keneval'", Jan. 5, 1995, 7.

7 K.F.C.Hull interview, May 25, 1971, JBA, 16-18.

Часть первая ВОЗНИКНОВЕНИЕ

-

1. Внутренняя отчизна

Каменное сооружение, находящееся близ Цюрихского озера на безмолвном клочке земли в Боллингене и известное как юнговская Башня- (Тигт), по-прежнему остается местом паломничества. Юнг начал строительство небольшого, примитивного пристанища для своего одиночества в 1923 году. Позднее, с добавлениями, оно превратилось в башню и сакральное пространство, где он мог рисовать на стенах свои видения и сохранять их высеченными из камня. Оно также стало сексуальным пространством, алтарем языческого греха, где он, оставив свою жену и семью в Кюснахте, а учеников в Цюрихе, мог с оргиастической развязностью наслаждаться интимной близостью с Тони Вольф. На излучающей тревогу фреске, покрывающей всю стену спальни, изображен его духовный поводырь Филемон — трансперсональное существо, встреченное Юнгом в видениях в годы Первой мировой войны. Филемон — это пришелец из эпохи эллинизма, старец с длинной белой бородой и крыльями как у зимородка1. Именно в беседах с Филемоном (по крайней мере так гласят MDR) Юнг получил свои глубочайшие прозрения относительно природы человеческой психе. Его наиболее известные идеи, такие как коллективное бессознательное, о котором он впервые заявил в печати в 1916 г., и добавленные вскоре после этого архетипы (боги) этого самого бессознательного, были бы невозможны без наставлений Филемона2. Именно от этого гностически-митраического гуру, живущего в безвременном пространстве, которое Юнг называл Землей мертвых, он получил знание "Закона", эзотерический ключ к тайнам времен. Юнг описал эти уроки в своей "Красной Книге".
Привилегированным посетителям, приглашенным членами семьи Юнга, позволяется увидеть эту икону Филемона. Другая картина, находящаяся в другой части Башни, доступна лишь для близких. Обычно закрытая, возможно, дабы уберечь глаза непосвященных от созерцания изображенных на ней священных мистерий, она является изображением тонкого серповидного корабля (подобного тем, которые несут мертвых в египетской иконографии) с мужской и женской фигурами, смотрящими друг на друга. В центре юнгов-ского видения имеется большой рыжеватый солнечный диск, вызывающий в памяти страшный путь душ в подземный мир из Египетской Книги Мертвых.
Снаружи, в примыкающем к Башне дворике, стоят три каменные плиты, на которых, как рассказывает Юнг в MDR, "я высек имена моих предков по отцовской линии"3. Имагинальный мир предков — юнговская внутренняя отчизна — имел живое присутствие в его повседневном опыте. Согласно Юнгу, для всякого индивида Ahne-nerbe ("унаследованное от предков") является основой любого субъективного опыта. Мы обнаруживаем эту идею в центре его мировоззрения с самого раннего возраста — в той чужой части его детской самости, которую он называл "личностью номер два" (пожилой господин восемнадцатого века), и которая позволяла ему воображать себя "живущим одновременно в двух возрастах и являющимся двумя разными личностями"4. Он — индивид, но в его груди бьется второе сердце, священное сердце, качающее через его вены живительную кровь предков. Это ощущение также берет свои истоки в ностальгической культуре тех дней — эпохи, во времена которой наследственность, Kultur* и ландшафт слились с душой в безвременном и глубоко резонирующем понятии Volk** (этот термин намного богаче производного от него нашего скудного "folk"; немецкое написание будет сохранено и далее для того, чтобы подчеркнуть это различие).
"Вырезая имена на каменных плитах, — признавался Юнг, — я сознавал, что существует роковая связь между мной и моими предками. ... Мне часто казалось, что существует некая безличная карма, которая переходит от родителей к детям. И я всегда считал, что должен ответить на вопросы, которые были поставлены судьбой еще перед моими прадедами, что я должен завершить или по крайней мере продолжить то, что ими было не исполнено"5.
Какие вопросы оставили нерешенными праотцы Юнга? Какие дела Юнг чувствовал себя обязанным завершить или продолжить? В чем заключалась семейная карма, предопределившая Юнга к определенной судьбе? В этих вопросах уже содержатся зерна ответов. То, к чему нам следует прислушаться в настоящий момент, суть
* Культура (нем.) — Прим. ред. ** Народ, нация (нем.) — Прим. ред.
предположения, стоящие за этими вопросами, специфика той реальности, которая дает возможность ставить подобные утверждения или вопросы на первое место. Это та сокровенная реальность, которую Юнгу суждено было сделать доступной для миллионов людей в двадцатом веке.
1817: Thing в Вартбурге
Колокольный звон производил самое незабываемое впечатление. Эйзенахские колокола, приглашавшие своим радостным звоном пришедших издалека молодых людей, навсегда отпечатывались в их памяти (6). Собравшись в этом средневековом немецком городе вокруг покрытых красной черепицей домов, молодые люди зажигали факелы и начинали свою торжественную процессию по направлению к собору; их путь устилали красные и желтые осенние листья. Некоторые из этих молодых людей называли это собрание в Варт-бургском соборе словом Thing — так древние германцы называли свои ежегодные племенные сходки. Некоторые из них были одеты в древнегерманские одежды, но большинство носили Trachten — традиционную народную одежду своих родных земель. Их заставляли это делать организаторы мероприятия, одним из которых был Фридрих Людвиг Ян (Jahn) — знаменитый "Turnvater Jahn", больше оставшийся в памяти как основатель гимнастических обществ (Turnvereinen). В 1817 еще не было Германии — лишь несколько дюжин княжеств, объединенных языком, культурой и общей исторической ролью быть недавно разгромленными наполеоновскими армиями. Яновские гимнастические общества были предназначены для того, чтобы зажечь искру германского национализма у побежденного, разобщенного и дремлющего населения. (Многие иностранные путешественники, посещавшие Германию в девятнадцатом веке, описывали немцев как весьма индифферентный, спящий народ, с радостью готовый поделиться хлебом, колбасой и пивом — в общем вовсе не племена кипучих воинов.)
Многие из молодых людей, шествовавших в этот день к Вартбур-гскому собору, были членами этих почетных гимнастических обществ. Остальные принадлежали к студенческим братствам, причем некоторые из них (известные под названием Burschenschaften) были тайными. Большинство были из Иенского университета. Эти студенческие братства в ту пору лишь только появились на свет, но им
* Тинг, народное собрание, суд (нем.) — Прим. ред.
было суждено сыграть важную роль в германской культурной жизни девятнадцатого века7. Часть из этих молодых людей были приняты в старинное тайное общество вольных каменщиков (масонов), для которых роза с крестом превратились в значительный оккультный символ. Некоторые из участников Вартбургского фестиваля закутывались в полотна, раскраска которых включала цвета нынешнего флага Германии — черный, красный и золотой.
Совсем не случайным было то, что эти ритуалы нарождающегося германского национального пыла разыгрывались октябрьской ночью под стенами могущественной Вартбургскои крепости. Именно здесь Мартин Лютер придал Иисусу германский колорит. Лютеров-ский перевод Нового Завета на немецкий язык катализировал национальное чувство и совершил переворот в мире германской письменности. Генрих Гейне ухватил массу противоречий немецкой души в своем часто цитируемом описании Лютера как "не просто самого великого, но также и самого немецкого человека в нашей истории, в характере которого великолепнее всего соединились все добродетели и слабости немцев". Лютер был "как языком, так и мечом своей эпохи... бесстрастным схоластическим словоблудом и боговдох-новенным пророком, который проработав почти до смерти над своими трудоемкими догматическими различениями, по вечерам брал в руки флейту и, уставившись на звезды, растекался в мелодии и благоговении"8. Для многих молодых людей возвышавшиеся над ними внушительные стены Вартбургскои крепости были подобны погруженному в раздумья огромному призраку самого Мартина Лютера.
В октябре 1517 г. непокорный Мартин Лютер вбил клин-своих протестантских тезисов в двери церкви. Октябрь также отмечался как годовщина наполеоновского поражения при Лейпциге в 1813 г. И от воспоминания об этих двух победах у человека неизменно усиливалось ощущение себя немцем.
А кроме этого "ощущения" себя немцем ничего другого и не было, ибо слово "Германия" было идеей, а не реальностью. Немецкоговорящие народы жили в шаткой конфедерации, состоявшей из дюжины автономных государств разных размеров и значимости, объединенных в хрупкий организм под названием Великая Римская Империя германской нации. У них не было общей валюты или правовой системы, потребность в путешествиях и торговле между многими из них неминуемо натыкалась на стену запутанных налогов, таможенных пошлин и непредвиденных ограничений на личные свободы.
У подножия Вартбурга люди раскладывали один огромный пылающий костер, а вдобавок к нему зажигали еще несколько столбов пламени, которые могли видеть жители Эйзенаха. Окружив центральный костер, возбужденные чувством священного и ужасного, люди распевали традиционный гимн "Eine Feste Burg" ("Наш Бог — Могучая Крепость"). Затем один из предводителей делал несколько воодушевляющих замечаний относительно справедливости и взывал к важному для германцев символу дубовой рощи. Могучий дуб был священным для древних тевтонов и по сути являлся "крестом", на котором Вотан (Один) совершил свое спасительное самопожертвование. Ностальгические воспоминания о нем постоянно всплывали в течение более чем столетия германского духовного страждания.
Распевалось еще множество песен, произносились патриотические проповеди. Затем, перед заключительным гимном, возвещавшим конец формальной части ритуала, молодые люди, став вокруг костра, брались за руки и давали коллективную клятву в верности друг другу и своей группе {Bund). Они также обязывались сохранять чистоту Народа (Volk). Перед завершением Вартбургского фестиваля впервые в писанной германской истории "не-германские книги" подвергались осуждению и сжигались в большом центральном костре.
Карл (Karl) Густав Юнг — дед Карла (СагГа) Густава Юнга ~ считал участие в Вартбургском фестивале одним из возвышеннейших и значительнейших опытов в своей жизни. Ему было двадцать три. В память о днях своей студенческой активности он тщательно хранил черно-красно-золотую накидку, ставшую впоследствии одним из самых лелеемых достояний его внука.
"Там, где был Юнг, была жизнь и движение, страсть и радость"
Карл Густав Юнг (старший) родился в Мангейме в 1794 г. в семье врача Франца Игнаца Юнга и его жены Марии Йозефы, которые, согласно распространенным в последующих поколениях слухам, подверглись, как и вся Европа, значительнейшей атеизации. Очень мало известно о детстве Карла. Юнги были римскими католиками из Малица и потомками немецких врачей и юристов. Из сохраненного Карлом дневника мы узнаем, что его отец всегда оставался для него чем-то чуждым, а мать была склонна к припадкам депрессии. (Аналогичный родительский расклад описан внуком Карла в первых главах MDR) Историю юнговской семьи до ее проживания в Майнце отследить невозможно, ибо тамошние публичные архивы были сожжены в 1688 г. во время французской оккупации. В период наполеоновских войн Франц Игнац Юнг служил в лазарете. Его брат, Сигизмунд фон Юнг, был высокопоставленным баварским чиновником, женившимся на младшей дочери Фридриха Шлейерма-хера, являвшегося вероятно наиболее известной фигурой в религиозных и националистических кругах