|
Было бы неточным сказать, что пациентка всегда чувствовала себя онемевшей или бесчувственной на аналитических сеансах. Г-жа S. часто испытывала сильную злость ко мне, которую она называла ненавистью. Однако ее злость никогда не выглядела личной, то есть как-то связанной со мной. Ненависть даже не выглядела личным порождением пациентки; скорее она казалась слепой, рефлекторной, почти конвульсивной вспышкой ярости, происходившей, когда ее чувство абсолютного контроля надо мной и владение мной подвергалось сомнению. Поскольку я был человеком/объектом, оказавшимся здесь, получалось, что я становился объектом ее ярости. Критика г-жи S. в мой адрес всегда включала ее проективную фантазию моего всемогущества: она чувствовала, что я легко могу дать ей то, в чем она нуждается, но упрямо отказываюсь это сделать. Кроме этих упорных попыток получить доступ к моей фантазийной всемогущей силе, кажется, во мне больше не было ничего интересного для пациентки . Мне было трудно признать, как мало я значил для пациентки за рамками той фантазии, о которой я говорю. С годамия пришел к убеждению, что г-жа S. тайно любит меня (хотя и примитивным образом), чувствует некоторую заинтересованность во мне, знает что-то обо мне как о человеке, но упорно отказывается это признать. Это убеждение было основано на интенсивном чувстве зависимости пациентки от меня, потому что я о ней заботился и проявлял к ней интерес. Временами я интерпретировал то, что чувствовал, как тревогу пациентки по поводу признания любого чувства человеческой связи со мной, так как она боялась потерять контроль над своим внешним и внутренним миром. Она отвечала, что это, может быть, и правда, но она не осознает чувств привязанности, любви, тепла или даже интереса ко мне или к кому-то еще. Защитная функция такой позиции пациентки много раз обсуждалась, но не привела ни к какому заметному аффективному изменению. (Эти интерпретации и пациентке и мне все больше начинали казаться тупиковыми.) Возможно, реакция пациентки на смерть моего отца была той точкой, с которой стало ослабевать мое убеждение, что пациентка тайно испытывает любовь или интерес ко мне. События, произошедшие между г-жой S. и мной в связи с этим (на восьмом году анализа), заставили меня почувствовать, что существует качественная разница между человеческой разобщенностью, которой достигла г-жа S., и формами защит от опасности любви и ненависти, с которыми я встречался у других пациентов. Получив неожиданное известие о смерти отца, я позвонил своим пациентам и супервизируемым, чтобы сказать им, что на несколько дней я отменяю встречи. Я пообещал каждому сообщить, когда я возобновлю работу. Когда я говорил с г-жой S., она спокойно выслушала известие, но тут же поинтересовалась, когда примерно я смогу вернуться к работе. Я ответил, что пока не знаю, но дам ей знать, когда. — 26 —
|