|
She, in her place, refused him any help With the least stiffening of her neck and silence. [Но в ответ Ни мускул на лице ее не дрогнул.] Фраза “in her place” любопытна тем, что в трех односложных словах ей удается создать ощущение того, как муж и жена заняли (или, скорее, заняты) неподвижным “местом”, которое управляется чувством “always”. Меня регулярно заставало врасплох слово “least” во фразе “The least stiffenind of her neck”. Слово (как почти все, что происходит в этом стихотворении) кажется направленным против самого себя. Это отказ жены помочь мужу (или себе самой), который передается даже тем, что ее шея не гнется (и отказ заключен в каждой частичке ее тела), и в то же время это некая модуляция отказа, потому что ее шея только слегка не гнется. She let him look, sure that he wouldn’t see, Blind creature; and awhile he didn’t see. [Слепое существо, что может он Увидеть? И сначала он не видел.] Слова “Blind creature” приобретают дополнительную силу, по мере того как голос жены прорывается через отстраненный повествующий голос. Точка с запятой после исполненных ненависти слов “Blind creature” создает еще одну паузу, во время которой мы ждем вместе с женой в ее нетерпеливом гневе, топающем ногой, и с мужем в его мучительной борьбе с самим собой. (Молчание, пространство между словами в этом стихотворении, по крайней мере, так же выразительно, как и сами слова.) Смутная непроницаемость слов “some fear” также приобретает смысл и в этих строках и, по-видимому, предполагает, что жена, глядя через плечо, не переживает смерть ребенка так же сильно, как страх пережить эту потерю. Несмотря на то, что ее взгляд “всегда” направлен на могилу, она, как и муж, не может видеть ее (в том смысле, что она не способна пережить это, ощутить полную реальность и конечность этого, горевать из-за этого). Есть некая неоднозначность в эпитете “Blind creature” — в том, что он относится не только к нечеловеческой (воспринимаемой ею) неспособности мужа “увидеть”, но также к нечеловеческой слепоте жены к своему мужу (и ее собственным) мучительным попыткам траура. But at last he murmured, ‘Oh,’ and again, ‘Oh.’ ‘What is it (what? she said. ‘Just that I see.’ [“О, — наконец пробормотал он. — О”. “Что? что ты там увидел?” “То, что вижу”.] Ритм первой из этих строк замечателен тем, что слова (с помощью пауз и молчания, создаваемых тремя запятыми и периодом из четырех слов) движутся болезненно медленным шагом, пока “наконец” муж не бормочет ‘Oh,’ and again, ‘Oh.’. “Это звуки невольного стона боли. Слово “creature” в предыдущей строке теперь приобретает удивительную мягкость, почти вопреки себе, потому что звук, который мы слышим, похож на стон пойманного, раненого зверя (creature). Темп ускоряется во второй из этих строк, когда слова передают горький, колючий, жесткий голос жены (‘What is it — what? she said). Затем стихотворение снова замедляется почти до остановки, когда слова ‘Just that I see’ воплощают в своем ритме болезненное, но очень сдержанное признание мужем того, что он уже знает всегда, но отказывается называть (признать открыто) себе или своей жене. — 110 —
|