|
Я выдвинул эти утверждения еще четверть века тому назад в работе Тотем и Табу, и мне нужно лишь повторить их здесь. Моя конструкция начинается с заявления Дарвина [1981, 2, 362 и далее] и принимает гипотезу Аткинсона. Она настаивает на том, что в первозданные времена первобытные люди жили небольшими кланами, каждый под руководством сильного мужчины. Никакой даты этих событий определено не было, не были они и согласованы во времени с известными геологическими эпохами: вероятно, эти человеческие существа не слишком продвинулись в развитии речи. Существенной частью конструкции является гипотеза, что события, которые я собираюсь описать, относятся ко всем первобытным людям – то есть, ко всем нашим предкам. Рассказ передается чрезвычайно сжато, как будто бы эти события произошли лишь однажды, хотя фактически они занимают тысячелетия и повторялись бесчисленное количество раз в течение длительного периода. Сильный мужчина был повелителем и отцом всей группы, он обладал неограниченной властью, которую осуществлял с помощью насилия. Все женщины были его собственностью – жены и дочери его собственного клана и, возможно, некоторые, похищенные из других кланов. Участь его сыновей была тяжела: если они вызывали ревность отца, то умерщвлялись, кастрировались или изгонялись. Единственным выходом для них было – собираться вместе в небольшие общины, грабежом добывать себе жен, и когда кому-то из них это удавалось, он возвышался до положения, подобного тому, которое занимал в первоначальной группе его отец. По естественным причинам самые младшие сыновья занимали исключительное положение. Они были защищены любовью своих матерей, могли воспользоваться старением отца и стать его преемниками после его смерти. В легендах и сказках мы, по-видимому, обнаруживаем отголоски как изгнания старших сыновей, так и благоволения к младшим. Первый решительный шаг в направлении изменения подобной «социальной организации», похоже, заключался в том, что изгнанные братья, жившие в общине, объединялись, чтобы одолеть своего отца и, по обычаю тех дней, съесть его. Нет необходимости игнорировать этот каннибализм; он просуществовал еще долго в последующих временах. Существенным моментом, однако, является то, что мы приписываем этим примитивным людям те же эмоциональные реакции, которые психоаналитическим исследованиям удалось обнаружить у примитивов нашего времени – у наших детей. То есть мы предполагаем, что они не только боялись и ненавидели отца, но также почитали его как образец, и что каждый из них на самом деле хотел занять его место. Если это так, то мы можем рассматривать акт каннибализма как попытку отождествиться с отцом посредством включения в себя его части. — 128 —
|