|
302 жающим реальным миром, как и в состоянии бодрствования, и хотя возникающие попутно галлюцинации наносят этому некоторый ущерб, он тем не менее выражен не сильнее, чем у свободных от осложнений психотических галлюцинантов. Очевидно, сознание Ивенс непрерывно распространяется и на область истерических приступов, в которых она представляет драматические сцены, переживает видения и т.д. Во время самого приступа она большей частью изолирована от внешнего мира, не замечает, что происходит вокруг, не знает, что она громко говорит, и т. д. Однако относительно фантазий, составляющих содержание ее приступов, у нее нет амнезии. Не всегда имеет место и амнезия относительно моторных проявлений и изменений в ее окружении. Возможная зависимость степени интенсивности сомнамбулизма от частичной парализованности отдельных органов чувств доказывается, например, случаем, когда она сначала не замечала меня и обратила внимание на мое присутствие только после того, как я заговорил с ней. В данном случае речь идет о так называемой систематической анестезии, которая часто наблюдается у истериков. Так, например, Флурнуа сообщает о Хелен Смит, что она во время сеансов внезапно переставала видеть участников кружка, хотя еще слышала их голоса и ощущала их прикосновение, или внезапно ее поражала глухота, хотя она видела, как двигаются губы говорящего, и т. п. 75 Ивенс, с одной стороны, продолжает бодрствующее Я, а с другой - все содержание своего сознания вновь возвращает бодрствующему состоянию. Это странное поведение решительно говорит против аналогии со случаями double conscience. Достоинства Ивенс, о которых говорилось выше, образуют резкий констраст с чертами собственного характера пациентки; ей присущи спокойная гармония, приятная скромность, сдержанность, уравновешенный интеллект, уверенная общительность все это может рассматриваться как улучшение характера в целом; в этом есть некоторое сходство с Леони, описанной у Жане. Однако это не более чем простое сход- 75 1. с., р. 59. 303 ство. Их разделяют глубокие психологические различия, не говоря уже об амнезии. Леони II - более здоровая, более нормальная, к ней возвращаются ее естественные способности, она - временное выздоровление на фоне хронической истерии. Ивенс же заключает в себе нечто искусственное, в ней есть что-то выдуманное; несмотря на все свои преимущества, она производит впечатление прекрасно разыгранной роли; ее мировая скорбь, ее стремление войти в потустороннее - это уже не просто набожность, это атрибут святости; Ивенс - уже не человек, но мистическое существо, которое лишь отчасти принадлежит реальной действительности; ее меланхолические наклонности, печальная покорность, таинственная судьба приводят нас к историческому прообразу Ивенс: это "Ясновидящая из Преворста" Юстинуса Кернера. Содержание книги Кернера предполагается известным, поэтому указание на сходные черты можно опустить. Ивенс, однако, не является копией ясновидящей: ей недостает смирения и пиетистской набожности последней. Ясновидящая была именно прообразом. Пациентка принимает роль ясновидящей для своей собственной души, причем, стремясь создать идеал добродетели и совершенства, она предвосхищает будущее, и в образе Ивенс воплощается то, чем пациентка хотела бы стать к двадцати годам, а именно: уверенной, влиятельной, умной, грациозной, добродетельной женщиной. В конструкции второй личности и заключается глубочайшее различие между Ивенс и Леони II. Обе психогенны. Но Леони I обретает в Леони II то, что ей, собственно, принадлежит, тогда как наша пациентка конструирует личность за пределами самой себя. Нельзя сказать, чтобы она "обманывала себя", но она "придумывает себя", вживаясь в мечтах в высшее, идеальное состояние — 187 —
|