Исцеляющий вымысел

3. Ощущение вымысла в архетипической психологии

(Адлеровская) индивидуальная психология не претендует на роль системы гипотез, подлежащих проверке. Она представляет собой систему вымыслов (El, par. 631).
Когда Фрейд в письме к Юнгу (147F) и Юнг (217J ) в письме к Фрейду говорят, что Адлер не психологичен, мы начинаем понимать, что они имеют в виду. Рассмотрение адлеровской точки зрения позволяет нам лучше понять ограничения, налагаемые Фрейдом и Юнгом на психологию. Без учета точки зрения Адлера психотерапия сужает поле своего видения и отчасти утрачивает свою исходную мотивацию.
Употребляя термин «психология», Фрейд и Юнг, разумеется, соотносили его со своими проблемами — отображение глубинной сознательной психики, ее незримых уровней и форм динамики — для объяснения всех форм поверхностной динамики человеческой жизни от симптомов и мнений до религии и культуры. Они оба понимали психологию как подробное объяснение объективных, но скрытых процессов, протекающих на всеобщих уровнях, которые лежат в основе жизни каждого индивида. Фрейд и Юнг были мифотворцами, создателями космогонии, поэтому широко известные различия между их истолкованиями мира были значительными, но не фундаментальными по сравнению с адлеровским истолкованием мира.
Ибо Адлер делал нечто другое, и это другое было замечательно. Представьте себе, что значит находиться в течение девяти лет в узком кругу единомышленников Фрейда, с момента его возникновения, а также находиться в сфере влияния личности Юнга и в то же время не только создавать и отстаивать иную психологию, но и формировать совершенно иное представление о психологии, исходя из совершенно иных предпосылок. Адлер не ставил своей целью создать объективную систему истолкования. У него отсутствуют области, уровни, психоэнергетика ядер центральной нервной системы, превращений и полюсов, его не окрыляла космология с фигурами деймонов. Он не был мифотворцем.
Различия между Адлером, с одной стороны, и Фрейдом и Юнгом — с другой, рассматривались с точки зрения различных фило софских основ и различных социологических влияний. Элленбер-гер устанавливает более интересное психологическое различие (EI pars. 889—891). Он считает, что основные убеждения Фрейда и Юнга возникли на основе их собственных переживаний в период «творческой болезни». Личные, похожие на шаманские видения приняли форму систем убеждений, не требовавших доказательств, которые затем необходимо было укрепить с помощью эмпирической проверки и эндоктринации последователей (учебно-тренировочный анализ). Идеи Адлера отражают «объективные клинические исследования» (там же). Из этого можно сделать вывод, что он стремился не столько к доказательствам, сколько к метафорическому снятию конкретизации.
В данном случае я не разделяю точку зрения Элленбергера. Нельзя утверждать, что один из троих ученых менее объективно эмпиричен или более солипсистски параноидален. По моему мнению, Фрейд и Юнг принадлежали к пророческой традиции старых мудрецов, позади которых наблюдалась динамика архетипического сенекса. Как бы Адлер ни старался рассказать нам, как нужно жить и в чем должен состоять смысл жизни, его психология остается субъективистской и герменевтической. Она неизменно возвращает нас к нашим собственным вымыслам, стремлениям к власти и ощущениям неполноценности. В тех случаях, когда Фрейд и Юнг обнажали наши стремления, Адлер заставлял нас понять их смысл. Адлер является предшественником того, что теперь называется «постмодернистским сознанием», в большей мере, чем Фрейд и Юнг, когда они высказывают свои суждения об объективной природе психики и предлагают нам метапсихологические системы гипотез. Вместо этого Адлер открыл путь к психологии как форме вымысла. Поскольку классическая глубинная психология принимает форму ортодоксального учения, идеи Адлера предлагают ей нечто большее и угрожают ее существованию больше, чем 50—70 лет тому назад, когда эти идеи рассматривались как объективные представления о сознании, а не как метод сознания.
Адлер был феноменалистом, стремившимся понять сознание изнутри, не обращаясь к внешним для сознания структурам, которые неизменно служат вымыслами сознания (Lou, par. 43). Поэтому он пишет: «Бессознательное ... не таится в каком-то бессозна тельном или подсознательном уголке нашей психики, а составляет неотъемлемую часть нашего сознания, значение которой мы не вполне понимаем» (А&А, par. 232).
Предмет понимания, а также природа самого психологического понимания составляют вымышленную природу субъективности. Тогда «бессознательное» в основном относится к тому факту, что мы не имеем ясного представления о субъективных вымыслах, которые определяют стиль нашей жизни. Используя нашу терминологию, можно сказать, что «осознание» означает признание значения фантазий, присутствующих во всех формах поведения, причем потребность психики в психотерапевтическом понимании означает, что она требует осознания своих фантазий.
Давайте, например, посмотрим, как Адлер рассматривает постоянно повторяющийся вопрос о сознательной психике: в чем состоит ее расстройство? Что позволяет устанавливать различие между нормальными, невротическими и психотическими явлениями? Фрейд и Юнг рассматривают этот вопрос с точки зрения субъ-ектно-объектных отношений и энергетики. Они дают систематические, динамические, научные объяснения. Адлер дает герменевтическое объяснение, оставаясь в сфере сознания и его представлений о мире. («Люди живут в сфере значений» — так начинается одна из его книг [L, par. 91]).п Душевное расстройство не связано с проблемой энергетической фиксации или ухода в себя, предыдущих обстоятельств, некомпенсированной односторонности, превращения в токсины; душевное расстройство связано с проблемой интерпретации, поэзией вымысла и действительно представляет собой болезнь сознательной психики, психическое расстройство, которое можно описать в объективных терминах.
Адлер говорит: «Я охотно поддерживаю оригинальные взгляды Вайгингера, который считает, что в историческом плане идеи характеризуются развитием от вымыслов (нереальных, но практически полезных мысленных построений) до гипотез с дальнейшим превращением в догмы». «Вообще говоря, это изменение напряженности позволяет устанавливать различие между мышлением нормального индивида (вымысел как прием), невротика (стремление реализовать вымысел) и психотика (...овеществление вымысла: догматизация)» (NC, par. 169+A&A, par. 247).
Нормальный индивид, говорит Адлер, рассматривает руководящие принципы и цели метафорически, ощущая их «условность». Он воспринимает их как фигуру речи, «эвристические, удобные представления». «Невротик, однако, хватается за соломинку вымысла, гипостазирует его, приписывает ему реальную ценность». И последнее, «в психозах вымысел возводится в ранг догмы. Символ как «modus dicendi» (манера выражаться) доминирует в нашей речи и мысли» (NC, pars. 29—30). В основе душевного расстройства лежит сужение, буквализм понимания.128
Таким образом, если переход от психического здоровья к психической болезни характеризуется различными степенями сужения понимания, тогда терапевтический путь возвращения от невроза к психическому здоровью пролегает через один и тот же герменевтический участок — устранение узости, буквализма понимания. Для того чтобы быть психически здоровыми, мы должны рассматривать наши убеждения как вымыслы, а наши гипотезы как фантазии. Ибо различие между психическим расстройством и психическим здоровьем зависит не от общества и политики, воспитания и химии, а полностью от нашего ощущения вымысла. Более того, узкое, буквальное понимание любой из таких гипотез, как воспитание и химия, общество и политика, означает наличие душевной болезни, на этот раз в форме пояснительного вымысла, понимаемого буквально, а не эвристически.
Но причем здесь узость, буквализм понимания? На этот вопрос Адлер также дает ответ, ссылаясь на Вайгингера. Вайгингер отметил, что ощущение условности связано с «состоянием напряженности... чувством дискомфорта, которое естественно объясняет тенденцию психики превращать каждую гипотезу в догму» (V, par. 125). Для того чтобы освободиться от напряжения, вызываемого неопределенностью, мы стремимся к безумию узости понимания, претворяя его в ту или иную форму деятельности (L, 42).
Отреагирование, героический «мужской протест» не может мириться с врожденным состоянием напряженности, которое Адлер охарактеризовал в одной из своих работ как психический гермафродитизм. Здесь мы приближаемся к нашему ощущению неполноценности. Это — ощущение предварительности, временности, при котором наши гипотезы воспринимаются как менее определенные и несомненные и наши убеждения становятся уязвимыми. Смиряясь с этим состоянием неопределенности, мы в какой-то мере утрачиваем способность к узкому, буквальному пониманию, снижая тем самым уровень вероятности появления у нас иллюзий невроза и психического расстройства.
Таким образом, психическое здоровье требует от нас пребывания в рамках психического гермафродитизма, поскольку гермафродитизм осуществляет констелляцию тех ощущений неполноценности, которые препятствуют сужению понимания. Образ гермафродита позволяет сохранить состояние напряжения. Подчеркивая значение юмора и парадокса (адлерианский junktim13) как средств исцеления, современная адлеровская терапия 14 учитывает роль странной, неудобной фигуры гермафродита, образа, который, подобно юмору и метафоре, препятствует антитетическому сужению понимания. Кроме того, адлеровская терапия требует от нас метафорического понимания, при котором мы выходим за пределы несомненности и все мнения воспринимаются как фигуры речи, благодаря которым устраняется узкое, буквальное понимание смысла слов, как, например, в анекдоте или поэме. Мы не можем воспринимать что-либо как несомненное, не теряя при этом ощущения неполноценности; поэтому ощущение неполноценности служит ключом к пониманию психологического, метафорического восприятия реальности. Теперь поэтическое становится практичным, а несомненное — безумным. Мы смотрим на жизнь глазами поэта. «Понимание стиля жизни имеет сходство с пониманием поэтического произведения. Поэт должен использовать слова, тогда как мы должны читать между строк» (L, par. 47).
Эту трактовку адлеровской психологии психического здоровья и психического расстройства последователи Фрейда и Юнга нередко считают непсихологической, когда они понимают свои руководящие вымыслы слишком буквально. Когда Адлер утверждает, что «не следует воспринимать сексуальный вымысел, этот, так сказать, «modus dicendi» или, как я назвал его, сексуальный жаргон как первоначальный опыт» (NC, par. 158) (то есть буквально), тогда фрейдисты обязаны пересмотреть свою метапсихологическую доктрину сексуального либидо. Если, по мнению Адлера, личная жизнь и антитетическое мышление служат невротическими прояв лениями, тогда юнгианцы обязаны пересмотреть свои доктрины интроверсии и противоположностей. Если юнгианцы и фрейдисты не захотят рассматривать все свои гипотезы с точки зрения условности, они упустят из вида несовершенную гипотетичность всех психологических утверждений, потеряют связь с самой душой и снова станут практиковать терапию, основанную на невротических защитных механизмах, которые были возведены в ранг несомненных теоретических принципов.
Теперь рассмотрим адлеровскую критику психотерапии. Мы сделаем это на основе нашего первого вопроса «что нужно душе?» Если исходить из предположения, что душа говорит голосом низших существ (inferiores), угнетаемых и подавляемых, ребенка, женщины, предка и мертвых, животных, слабых и страждущих, отвратительных и безобразных, теней, осужденных на заточение в темнице, тогда задача любой психотерапии состоит в понимании и использовании динамики этих низших существ (inferiores).
Тем не менее мы узнаем у Адлера, что страстное желание предать забвению неполноценность приводит к возникновению невроза. Терапия также может принять невропатическую форму, когда она защищается от своих неизбежных ощущений неполноценности с помощью своих, узко понятых, вымышленных представлений о теории и профессии. Тогда она также освобождается от сознания, хотя и во имя сознания. В таком случае она рискует принять форму не терапии души ради души, а деятельности отдельных направлений, именуемых «аналитическими школами», которые формируют стиль жизни для установления контроля над душой.
За последние десять лет среди психологов юнгианского толка появился ряд критических статей по терапии под общим названием архетипической психологии. В своих работах авторы применили подходы, удивительно напоминающие особенности адлеровс-кого мышления, которые мы рассмотрели в этом разделе. Мне хотелось бы сделать обзор таких работ, который доставит мне удовольствие еще и потому, что их авторы являются моими коллегами и друзьями.
Вольфганг Гигерих провел в Штутгарте исследование вымыслов, возведя их непосредственно в ранг теории. Он попытался показать, что невроз не только характеризует состояние здоровья пациента и соответствующую терапию; сам невроз также развивается и закрепляется, когда остаются неисследованными психологические концепции, ограничивающие применение терапии. Исцеление и лечение, позитивное и негативное, эго и бессознательное, матриархат и стадии развития являются не конкретными «реальностями», а эвристическими вымыслами или фантазиями, которые необходимо рассматривать именно как вымыслы и фантазии, чтобы психотерапия сохранила связь с тем, что Гигерих называет «неврозом нашей области работы». «Психология сама должна стать своим первым пациентом» (Spr'77, par. 168).
В своем исследовании Мэри Уоткинс 15 (университет им. Кларка) призывает учитывать роль ощущения неполноценности в психологической теории. Она сосредоточила внимание на рассмотрении методов активного воображения и показала, что невротические концепции реализуются именно в тех формах терапии, которые ставят своей целью лечение неврозов. В наставлениях по работе с образами во внутреннем пространстве очень часто содержится попытка установить господство над низшей, более мрачной, слабой, безобразной психикой и использовать ее для достижения превосходства эго с его вымышленными целями . Нас интересует не то, к чему стремятся вышеупомянутые формы терапии, а то, к чему стремится наше эго. В своей работе Мэри Уоткинс подтверждает правомерность основного архетипического положения, которое мы также находим в работах Адлера и Юнга: индивид существует в более широком контексте психического (gemeinschaft) до тех пор, пока он считает душу «своей» личной, внутренней собственностью, то есть до тех пор, пока он естественно полагает, что может установить свою власть над ее пространством с помощью своих интенций.
Адольф Гугенбюль-Крейг опубликовал в Цюрихе небольшую фундаментальную работу 16, в которой рассмотрел идею антитетического мышления в тех аспектах, которые также можно назвать адлеровскими. В центре его внимания были адлеровские концепции власти, стремления к превосходству во всех областях обслуживания и разделения на слабых и сильных (пациента и врача, ученика и учителя и т. д.). Эта деструктивная антитеза, говорит он, имеет место, когда врач забывает о своей ранимости, учитель о своем невежестве, а работник социальной сферы о своей безнравственности, несовместимой с интересами общества. Гуген-бюль полагает, что оказание помощи и исцеление в целом зависят от сохранения теневого сознания неполноценности.
Альфред Циглер, психиатр юнгианского толка, работает в Цюрихе в области психосоматической медицины и занимается техническими исследованиями сновидений. Его исследования (Spr'76) посвящены другой мысли Альфреда Адлера: неполноценности органа. На основе своих исследований сновидений и «психосоматических симптомов» Циглер приходит к выводу, что наше страдание имеет своеобразный психофизический характер. Статистические данные показывают, что сновидения доставляют больше неудовольствия, чем удовольствия, тело неизменно характеризуется неполноценностью и невосприимчивостью к руководящим представлениям о бессимптомном здоровье и позитивной, укрепляющей жизнь природе. Наши ощущения неполноценности свидетельствуют о фундаментальной органической неполноценности человека как психофизического существа, способного существовать только в состоянии относительного дискомфорта для сохранения напряженности своего сознания. С этой точки зрения, утрата ощущения органической неполноценности имеет не только иллюзорный, но и суицидный характер.
Психический гермафродитизм, еще одна из адлеровских концепций, стал предметом исследований, проводившихся Рафаэлем Лопесом-Педрасой в Венесуэле. На семинарах в каракасском университете он рассматривал вид сознания, представленный в мифах о Гермесе (op. cit. sup.), а также в мифах о Психее и Луне, то есть тот вид сознания, который никогда не освобождается от нерешительности и существует в пограничной области, не разделяясь на антитетические конкретизации в виде мужского и женского, хорошего и плохого, прогресса и регресса. Такие конкретизации могут существовать лишь в качестве путеводных вымыслов, о ценности которых можно судить только на основе их терапевтического применения и воздействия на душу. Он исследовал архетипическую основу сознания мифологических персонажей, особенно Гермеса, абсолютно отличающуюся от прометеева эго с его неизбежными противоположностями и конкретизациями.
В нескольких научных статьях 17, посвященных богиням Гее, Деметре и Персефоне, Патриция Берри рассмотрела понятие неполноценности, применив его к архетипическим глубинам и бессодержательности, структурирующей образ материнского и собственно материального. Достаточное и определяющее условие бытия в силу своей природы и по существу здесь отсутствует, поэтому психотерапия стремится устранить этот недостаток с помощью различных практических реализаций и теоретических обоснований. В своих работах Патриция Берри предлагает новый подход к рассмотрению неполноценности и экстремальности, иначе метод сведения или возвращения к пустоте как субстанции, и поэтому для психотерапии отпадает необходимость выполнять роль системы защиты от неизбежных патологий или страданий души, которая открывает нам путь к более глубокому познанию.
В государственном университете Сономы Гордон Таппан (который вначале был последователем Адлера, а затем стал юнгианцем) предпринял дальнейшую попытку объединить ощущение неполноценности с социальным чувством на уровне аспирантуры. Его новаторская программа для аспирантов архетипической психологии определяется его ролью терапевта-преподавателя в рамках социальной группы. Он исследует образование 18, которое интересовало Адлера на протяжении всей его жизни, и осуществляет на практике основную потребность души в уме и ума в душе. Объединяя теоретическую дисциплину с индивидуальным образом, он пытается устранить различие между логосом психического и его терапией.
В университете штата Коннектикут Чарльз Беер и Питер Куг-лер (Spr, '77) выдвинули теорию восприятия, в которой они, как и Адлер, опровергают представления о существовании в разуме частных миров (private worlds), обособленного бессознательного и приватно переживаемых образов. Их теория возвращает ценность обычной жизни в том виде, в каком она непосредственно представляется в воображении.
Это возвращение психологии к проблемам обычной жизни составляет основной предмет программ, разработанных Робертом Сарделло в Далласском институте гуманитарных наук. Его основная метафора — Город — позволяет более основательно исследовать социальные и педагогические проблемы Адлера на уровне пси хологии культуры. При рассмотрении явлений нашей повседневной городской жизни с помощью метафорического, имагинального метода он устанавливает связь между душой города и Городом души.
Кроме того, существует работа Питера Куглера, посвященная языку органов, словам в теле, превращающим тело в словесный образ. Куглер приводит нас к мысли о целесообразности поиска наших путеводных вымыслов в Modus dicendi, в словах, «господствующих в нашей речи и мышлении» (Адлер), открывая тем самым новый подход к рассмотрению поэтики психоза, безумия, присущего языку в случае буквального его понимания.
В этом обзоре — описании моего социального чувства (Ge-meinschaftsgefuhl) — я ограничился упоминанием лишь нескольких авторов, и тем не менее я не могу обойтись без упоминания замечательной работы Дэвида Миллера и Рудольфа Ритсемы. Из множества сложных разработок Миллера 19 я хотел бы выделить его метод. Ибо ощущение вымысла ярко передано в каждом предложении не столько благодаря его незаурядной эрудиции, исследованиям и сформированным на их основе идеям, сколько благодаря одновременному устранению узкого понимания эрудиции и идей с помощью адлеровского «junktim», метафор, словесных сопоставлений, перестановок и странных сочетаний мыслей, областей и периодов, и особенно с помощью юмора. Его стиль позволяет понять психотерапевтический метод применения интеллекта, поскольку именно серьезность устраняет узкое понимание серьезности эго. Он использует поэзию пограничного состояния, стараясь удержать ум от разграничений на разумное и безумное.
В своих исследованиях «И Цзин» (периодически публикуемых в «Спринге» начиная с 1972 года) Рудольф Ритсема рассмотрел с психологической точки зрения наши, западные языковые привычки, которые в скрытом виде характеризуются сужением понимания вымысла. Ритсема показывает, каким образом сохраняется верность образу при употреблении слов. Его «синтаксис имагинального» разрушает те психические привычки, в основе которых лежат причинная связь и линейное мышление, несомненность утверждений и догмы, то есть тенденция к безумию, о которой предупреждал Адлер. На основе проведенного Ритсемой исследования «И Цзин» также можно предположить, что два тотемных шеста, охраняющих подходы к психотерапии подобно безмолвным каменным идолам с острова Пасхи (я имею в виду мужское и женское начала) являются современными монолитными конкрети-зациями, составляют пару овеществленных невротических антитез, неспособных опереться на динамическое взаимодействие образов инь и ян, которое неизменно характеризуется утонченностью, дифференцированностью и точностью.
Упомянутые и другие научные работы коллег, а также мои статьи, посвященные проблемам несостоятельности, депрессии, предательства, самоубийства, ранимости, ненормальности, старения, и мои попытки разобраться в проблемах нижних миров, возможно, помогут составить представление о направлении современной психотерапии, учитывающей практическое значение ощущения неполноценности. Терпеливо исследуя подавленное, загадочное и слабое и учитывая несовершенство нашей области исследований, связанной с подавленностью, загадочностью и слабостью души, мы в определенном смысле походим на даосов-психотерапевтов.
С другой точки зрения, наша работа напоминает дзеновскую практику в своем стремлении понять субъективные вымыслы сознания (EI, 624), устранить конкретизации, с которыми сознание отождествляет себя и которые затем называет методами осознания: мышление в терминах противоположностей, придумывание приватных миров индивидуальной субъективности и объективных систем представлений для объяснения этих миров, придумывание вымышленных целей и связанных с ними оптимистических чувств. В. своей дзен-буддистской деятельности мы постоянно следим за тем, чтобы концепции психотерапии и ее теории о незримостях не заслоняли очевидность существования души.