|
Видоизменения и замены можно без особой натяжки объединить; их характерная черта явствует из последующих, свойственных Виппхену примеров, в которых постоянно проглядывает другой, обыденный, чаще всего банальный, превратившийся в общее место текст: "Подтяните потуже бумагу и чернила". Образно говорят: "Подтяните потуже пояса" вместо: "при затруднительных обстоятельствах". Почему этот образ нельзя распространить на другой материал? "Битвы, в которых русские оказывались то в дураках, то в умниках". Как известно, употребим только первый оборот; как производное от него было бы недурно ввести в оборот и второе. "Во мне очень рано проснулся Пегас". С обратной заменой слова "поэт" это становится автобиографическим выражением, уже обесцененным из-за частого употребления. Хотя слово "Пегас", разумеется, не подходит для замены слова "поэт", но связано с ним по смыслу и является звучным словом. "Так я вышел из тернистых пеленок". Безусловно, это — метафора вместо обычного слова. "Выйти из пеленок" — одно из наглядных описаний, связанных с пониманием детства. Из множества других творений Виппхена некоторые можно выделить как примеры чистого комизма, скажем, пример комического разочарования: "Несколько часов битва шла с переменным успехом, наконец она окончилась вничью"; или комического разоблачения (невежество): "Клио, Медуза истории"; цитата: "Habent sua fata morgana"'*. Но наше внимание скорее привлекают смешения и видоизменения, потому что они воспроизводят известные технические приемы остроумия. Эти видоизменения сравнимы, например, с остротами: "Он имел большое будущее позади себя" •Непереводимая игра слов: "Habent sua fata libelli" (Книги имеют свою судьбу (лат.) и "Fata morgana" (фата-моргана — мираж (лат.)). Возможен русский перевод: "И фата-моргана имеет свою судьбу". — Примеч. пер. 117 •->. м'рсид — "он набитый идеалист"; лихтенберговские остроты с видоизменением: "Новые курорты хорошо лечат" — и т. п. Следует ли все же продукцию Виппхена с такой же техникой называть остротами? Или: чем же она отличается от последних? На это, конечно, нетрудно ответить. Вспомним: острота показывает слушателю два лика, вынуждает его к двум различным толкованиям. При остротах-бессмыслицах, вроде только что упомянутых, одно толкование, сообразующееся только с текстом, говорит: он бессмыслен; другое вслед за намеками проложило у слушателя путь через бессознательное и обнаружило глубокий смысл. У подобных острот продукции Виппхена один из ликов пуст, он как бы неразвит; голова Януса, но только с одним сформировавшимся лицом. Остаются ни с чем, если позволяют себе соблазниться техническими приемами в бессознательном. Из примеров смешения мы не приведем ни одного случая, в котором обе слившиеся части на самом деле приобретают новый смысл; при попытке анализа они полностью распадаются. Видоизменения и замены приводят, как и при остроумии, к общеупотребительным и знакомым текстам, а само видоизменение или замена ничего не добавляют, как правило, даже чего-то допустимого или общеупотребимого. Значит, для этих "острот" осталось только одно толкование: они бессмысленны. Теперь, если угодно, можно решить вопрос: называть ли такие произведения, освободившиеся от одной из существенных особенностей остроумия, "плохими" остротами или не называть их остротами вообще? — 170 —
|