Фрейд

Иногда Зигмунд Фрейд совершает показательные ошибки, вспоминая детство. Вот одна из таких ошибок: когда он видел обнаженную мать, ему было почти четыре года, а не чуть больше двух – он был старше, сильнее и в большей степени способным к вуайеризму и открытому желанию, чем сознательно позволял себе, извлекая воспоминания о matrem nudam. Не менее показателен и тот факт, что Фрейд, даже в возрасте 41 года, будучи автором оригинальных исследований в запретных областях человеческой сексуальности, не мог заставить себя описать этот волнующий случай, не прибегая к спасительной латыни.

Какова бы ни была истинная природа того случая, именно любвеобильная, энергичная и властная мать в гораздо большей степени, чем милый, но несколько инертный отец, подготовила сына к жизни, наполненной бесстрашными исследованиями, приходящей и ускользающей славой, переменчивым успехом. Ее способность победить болезнь легких – младшая дочь Фрейда, Анна, говорила, что у бабушки был туберкулез, из-за которого она несколько раз проводила летние месяцы на курорте, – служит свидетельством жизненной силы Амалии. Фрейд так до конца и не разобрался в значении страстных подсознательных уз, которые связывали его с этой властной материнской фигурой. Значительную часть его пациентов составляли женщины, он много о них писал, однако всю свою жизнь любил повторять, что женщина для него осталась неизведанной страной. Вполне возможно, что подобная уклончивость отчасти объяснялась самозащитой.

Двойственные чувства Фрейда в отношении отца были спрятаны не так глубоко. Об этом свидетельствует еще один чрезвычайно важный эпизод из детства, связанный скорее с жалостью, чем с возбуждением. Это воспоминание одновременно беспокоило и восхищало Фрейда. «Мне было десять или двенадцать лет, когда отец начал брать меня с собою на прогулки и беседовать со мной о самых разных вещах. Так, однажды, желая показать мне, насколько мое время лучше, чем его, он сказал мне: «Когда я был молодым человеком, я ходил по субботам в том городе, где я родился, в праздничном пальто, с новой хорошей шляпой на голове. Вдруг ко мне подошел один христианин, сбил мне кулаком шляпу и закричал: «Жид, долой с тротуара!» – «Ну и что же ты сделал?» – «Я перешел на мостовую и поднял шляпу», – ответил отец»[10]. Такая покорность отца, как рассудительно и, возможно, несколько безжалостно вспоминал Фрейд, показалась ему, что называется, не так чтобы геройством. Неужели отец вовсе не был «большим сильным человеком»?

Уязвленный картиной, в которой трусливый иудей пресмыкается перед христианином, Фрейд стал мечтать о мести. Он отождествлял себя с великолепным и бесстрашным семитом Ганнибалом, который поклялся отомстить за Карфаген, невзирая на могущество римлян, и превратил древнего героя в символ «противоречия между живучестью еврейства и организацией католической церкви». Его никогда не увидят поднимающим шляпу из грязной канавы[11]. Таким был мальчик, который в 14-летнем возрасте декламировал монолог Брута в революционной для того времени пьесе Фридриха Шиллера «Разбойники». Со школьных лет он неизменно проявлял умение сдерживать гнев, независимость суждений, храбрость и уважение к своему еврейству – и все это превратилось в характере Фрейда в высшей степени индивидуальный, неразрушимый сплав.