|
Русский психоанализ имел многообразную специфику. В теоретическом плане наиболее любопытна линия от адлерианства русских психотерапевтов 10-х годов до троцкизма советских аналитиков 20-х. Сексуальность в теории и перенос в технике анализа были последовательно замещены проблемами власти, с одной стороны, и сознания — с другой. И в практической работе осознанию и внушению придавалось куда больше значения, чем переносу, о котором почти не говорили аналитики советского периода. Уводя от исследования сексуального либидо в поиск иных движущих человеком сил, линия этих поисков была, пожалуй, противоположна мировому направлению развития психоанализа. „Можно с уверенностью утверждать, что в России могло бы развиваться сильное и плодотворное психоаналитическое движение, если бы против него не велась такая энергичная война со стороны официальных сил", — писал в 1930 году в берлинской эмиграции недавний Президент Русского психоаналитического общества Моисей Вульф. Пожалуй, в свете сегодняшнего исторического знания, да и политического опыта, утверждение Вульфа выглядит упрощением. Невозможно избежать интеллектуальной ответственности, ссылаясь на злую волю властей. В борьбе за политическое доминирование сами психоаналитики шли на драматические изменения своих взглядов. Они руководствовались собственными утопическими иллюзиями, в которых не видели противоречий с психоанализом. С надеждой и верой относясь к новой власти, развиваясь и перерождаясь вместе с ней, они находили с ее стороны понимание и поддержку до тех пор, пока сама эта власть состояла из людей, близких им по духу. Начиная с Татьяны Розенталь и кончая Иваном Ермаковым, для работы русских аналитиков было характерно избегание проблем либидо, а иногда даже прямое ханжество в вопросах секса. Неприятным, а то и комичным примером является эволюция Арона Залкинда, который от адлеровского психоанализа плавно перешел к попыткам государственной репрессии сексуальности во имя классовой власти. Напротив, другие традиции, которые восходили, например, к просвещенному эротизму Лу Андреас-Салоне, идеям сексуально-классового освобождения Вильгельма Райха или концепции диалога русского пророка пост-модернизма Михаила Бахтина, были забыты, потому что не были прямо связаны с проблематикой власти. Культ власти, основная ось тоталитарного сознания, поглощал в себя любой духовный материал, и в том числе самый неподходящий, каким был и есть психоанализ. Культ власти всегда, независимо от намерений и обстоятельств, оборачивается обрядами смерти. Начиная с Сабины Шпильрейн, тема влечения к смерти приобрела первостепенное значение для русских аналитиков, приближавшихся здесь к узловой, идущей от Владимира Соловьева и Вячеслава Иванова проблеме отечественной культуры. Смерть и власть составляли тот универсум, в котором существовал психоанализ в России и все то, что из него произросло. Смерть в власть составляли ту двойную планету с полем тяготения чудовищной силы, вокруг которой вращалась залетевшая сюда совсем из других пространств комета психоанализа — вращалась до тех пор, пока не упала, вконец отождествившись с этими черными солнцами. — 294 —
|