Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов

448

З.Фрейд

ния возникающих вопросов, и как неверно взваливать ответственность за результаты анализа на фантазию врача и на внушение с его стороны. В связи с чем-то совершенно другим, много месяцев спустя, пациент за­метил, что распускание и складывание крыльев бабоч­ки, когда она опустилась, произвело на него самое не­приятное впечатление. Это было так, как если женщи­на раздвигает ноги, и при этом получается фигура рим­ского V, — как известно, время, в которое еще в детс­кие годы, но также и теперь обыкновенно наступало у него пониженное настроение. Подобная мысль мне никогда не пришла бы в голову, но ценность ее возрастала от соображения, что вскрытый ею ход ассоциаций носил чисто инфантильный характер. Внимание детей, как я часто замечал, привлекается гораз­до больше движением, чем покоящимися формами, и ча­сто на основании сходства движения у них являются та­кие ассоциации, которые взрослые упускают, не обращая на них внимания. Затем маленькая проблема снова приостановилась. Я хочу еще указать на то основательное предположение, будто острые, палкообразные концы крыльев бабочки могли иметь значение генитальных символов. Однажды очень робко и неясно всплыло у больного нечто вроде воспоминания о том, как очень рано, еще до няни, за детьми ходила девушка, которую он очень любил; у нее было то же имя, что у матери. Несомненно, он от­вечал на ее нежность. Итак, забытая первая любовь. Мы согласились оба на том, что, вероятно, произошло нечто, что потом приобрело большое значение. Затем, в другой раз он исправил свое воспоминание. Ее не могли звать так, как мать, это было с его стороны ошиб­кой, которая показывала, что в его воспоминаниях она слилась с матерью. Настоящее ее имя припомнилось ему косвенным путем. Вдруг он вспомнил о сарае в первом имении, в котором хранились собранные плоды, и об оп­ределенном сорте груш великолепного вкуса, больших с желтыми полосками на кожице. На его родном языке эти плоды называются груша, — это и было ее имя. Таким образом стало ясно, что за покрывающим вос­поминанием о преследуемой бабочке скрывалось воспоми­нание об этой девушке. Но желтые полосы находились не на платье, а на груше. Но откуда же взялся страх, когда ожило воспоминание о ней.

Дополнения из самого раннего детства

449

Возможна была следующая комбинация: у этой девуш­ки он маленьким ребенком впервые увидел движения ног, которое и запомнил, как знак римского V, — движения, которые открыли доступ к гениталиям. Мы отказались от этой комбинации и ждали дальнейшего материала. - Скоро появилось воспоминание об одной сцене, не­полное, но вполне определенное, поскольку оно сохра­нилось. Груша лежала на полу, возле нее стоял чан и метла из коротких прутьев; он был тут же, она дразни­ла или высмеивала его. То, что тут недоставало, легко было пополнить дру­гими воспоминаниями. В первые месяцы лечения он рас­сказывал о навязчивой влюбленности в крестьянскую девушку, от которой заразился болезнью, послужившей поводом к дальнейшему заболеванию. Странным обра­зом он противился тогда назвать имя девушки. То был совсем единичный случай сопротивления; обычно он бе­зусловно подчинялся основному аналитическому прави­лу. Но он утверждал, что должен очень стыдиться, про­износя это имя, потому что оно совсем мужицкое. Знат­ные девушки никогда не носили бы такого имени. Имя, которое, наконец, стало известным, было Матрена. Оно звучало матерински. Стыд был, очевидно, не по адре­су. Самого факта, что это увлечение относилось к про­стой девушке, он не стыдился, а только ее имени. Если это приключение с Матреной могло иметь нечто общее со сценой с Грушей, то стыд нужно перенести на это раннее происшествие. В другой раз он рассказал, что, когда он узнал о жиз­ни Иоганна Гусса, он был очень потрясен этой историей, и его внимание было приковано к связкам хвороста, ко­торые тащили на его костер. Симпатии к Гуссу будят вполне определенное подозрение; я часто находил их у молодых пациентов, и мне всегда удавалось объяснить их одинаковым образом. Один из них сделал даже дра­матическую обработку судьбы Гусса. Он начал писать драму в тот день, когда лишился объекта своей тайной влюбленности; Гусе погиб от огня, и, как другие отвеча­ющие такому же условию, он становился героем бывших энуретиков (enuresis — недержание мочи). Вязки хворо­ста на костер Гусса мой пациент сам поставил в связь с веником (связка прутьев) молодой девушки. Этот материал легко подошел к тому, чтобы воспол­нить изъян воспоминаний в сцене с Грушей. Глядя, как