|
… и должен жить, В безумье и тоске сгорая, каждый, Кто Божье в руки человеку даст. Если здесь идет речь о проблеме, быть может заставляющей вспомнить Великого инквизитора Достоевского, то есть о том, что для людей хорошо и что может представлять для них опасность в речах и фигурах профетических, выдающихся личностей, то после начала болезни вопрос ставится совсем иначе: теперь появляется опасность уже для самого поэта, он может быть уничтожен, тогда как его задача как раз в том, чтобы это опасное божественное содержание заключить в форму поэзии и передать людям, не причинив им вреда. Как Вакх, бог виноделия, рожденный от Семелы после того, как ее поразила молния Юпитера, стал посредником, передав небесный огонь смертным в виде безобидного питья, так поэт улавливает божественную грозу и передает в песне то, что без такого воплощения было бы разрушительным: И, волей Вакха, ныне бесстрашно пьют Огонь небесный дети земли. Но нам, поэтам, должно, стоя под Божьей Грозою ужасной с главой непокрытой, Ловить лучи Отца, Его самого И в ваш язык небес дары Нести в ладонях, окутав их в песни. Ведь только чистым сердцем, Как дети чистым, нам, чьи души безгрешны, Лучи Отца огнем не зажгут ладонь, И, сострадая вечно и глубоко, Его страданью, сердце все ж будет жить. Формирующая и дисциплинирующая сила способна противостоять этим потрясениям. Как Ван Гог видел в своей работе «громоотвод», так и Гельдерлин видит в поэтизирующем формотворчестве свое спасение. Здесь речь идет не об умолчании и не о частичной передаче опасного содержания, а о воплощении, не о сокрытии тайны, а о творении. Поэтому боги осторожны в своих контактах с людьми: Но Бог, щадя и меру точно зная, На миг один жилья людского прикасаясь, Хранит нас… Но слишком трудно этот дар вместить, Ведь если бы Дарящий не скупился, Давно благословенный Им очаг Наш кров и стены в пепел обратил». Небожители щадят людей: «Не всегда ведь иместится в слабом сосуде дар Божий, Иногда лишь снести может его человек». Здесь речь о воплощении непередаваемого ощущения. Возможно, нечто подобное может испытывать художник, ощущающий божественное прикосновение; многие художники могут внутренне почувствовать, что слова Гельдерлина обращены к ним. Однако здесь не имеется в виду естественное страдание человека, его судьба, откровение провидческого взгляда, искупление через поэтическую исповедь, мистическая близость к Богу, — как это все бывает у не страдающих шизофренией людей. Способ выражения Гельдерлина следует понимать не как поэтически возвышенный способ выражения какого-то естественного опыта, а совершенно буквально. Это подтверждается его перепиской и нашим знанием реалий жизни Гельдерлина. Но такой — в самом деле подлинный и в самом деле опасный — опыт есть только в шизофрении. Гете, например, такого опыта в таком виде вообще не мог бы иметь. — 78 —
|