|
Внутреннее положение страны также находилось в отчаянном положении. Правительство совершенно уронило свой авторитет в стране; оно не умело поддержать ни уважения, ни страха к себе. Постоянно изменявшаяся конституция для страны не представляла ни гарантий, ни значения закона. Отдельные лица страны непомерно обогащались, общее же народонаселение разорялось и нищало. Государственные финансовые операции терпели неудачу, а гарантирующие их бумаги совершенно обесценивались. Отправление общественных должностей шло крайне беспорядочно и дело клонилось к анархии. Контрибуции не вносились, а налоги распределялись крайне пристрастно и несправедливо, да и то вносились весьма скудно и неисправно. Доносы царили во всей своей полноте, причем чиновники не были гарантированы не только в своем положении, но и в жизни. Жалованье выдавалось обесцененными ассигнациями, да и то часто не выплачивали по 6—8 месяцев. В этом отношении безденежье терпели не только гражданские чиновники, но и армия, причем последняя жила реквизицией. Взяточничество царило всюду и контроль отсутствовал. Цветущее в прежние времена французское производство еле-еле существовало; бедность народонаселения достигла крайних пределов. Фабриканты нарушали свои обязательства и прекращали платежи. Пути сообщения были невозможные. Вместе с тем появились шайки разбойников, наводившие ужас на путников и местных жителей, если последние не стояли в близких отношениях с ними. Разбойничьи шайки не боялись нападать даже на городские предместья. В некоторых местах разбойничьи шайки брали выкуп и даже объявляли определенный налог на проезжающих. Одновременно с этим в Париже царил разгар самых утонченных пороков. Испорченность нравов и растление общества времен директории вошли в пословицу. Безумная роскошь и растление нравственности было обычным явлением. Нужно добавить, что как роскошь, так и порок не отличались особенною утонченностью и проявляли довольно грубоватый оттенок. Все это не устраняло со стороны директории проявлений жестокости и бесчеловечности по отношению к побежденным. Только теперь вместо открытой казни и настоящей гильотины применяли «сухую гильотину», т. е. ссылку в Гвиану и другие места, откуда ссылаемые обыкновенно не возвращались. Бывали, однако, нередкие случаи, когда опасных людей лишали жизни и во Франции, только их не гильотинировали, а расстреливали. Террор продолжал существовать, только этот террор был более утонченный. Все это наводило на общество крайнюю апатию, уныние, недовольство и даже отчаяние. «Дух общества находился в каком-то летаргическом состоянии, близком к совершенному угасанию». — 168 —
|