Об истерии

Молодой деревенский парень странствовал на войне в течение многих месяцев без всякого терапевтического успеха из одного стационара для невротиков в другой; он был этим очень доволен и лежал в постели в хорошем настроении. Каждая попытка терапевтически подойти к нему вызывала у него настоящие ураганы всяческих истерических разрядов: дрожание, абазия, судороги и сумеречные состояния; сопротивляясь, он извивался, как червь, на полу, подергивался, бился, кричал. Если же его оставляли в покое, он был спокоен и благодушно настроен. Никому неизвестно, каким образом заполучил он к себе в темную комнату гармонику, за игрой на которой я его однажды застал. Под ее звуки он уверял меня: „Меня никто не вылечит! А как только меня отпустят домой, я встану и буду работать». Все симптомы, которые принято называть истерическими, были у этого человека в самой тяжелой степени. Он хорошо знал мотивы своей истерии, детально обосновал и высказывал их с цинической откровенностью.

Крестьянка, которая реагировала сумеречными состояниями на несчастные семейные условия, сказала во время лечения о своих истерических расстройствах менее грубо, но все - таки с наивной откровенностью: «Те, кто виноваты, будет им впредь наука».

Если раздражение, вызванное, переживанием, слишком сильно, или если личность, вследствие вырождения, анормально диссоциируется, то не всегда дело ограничивается простым вытеснением; но благодаря расщеплению личности, могут подвергнуться обнажению глубинные слои души, изучать которые мы уже начали в вопросе об истерических волевых процессах. Эти глубинные слои, работая иные отдельно, дают нам в области содержания представлений гипоноические образования с филогенетически ранним функциональным типом. Мы можем изучать эти гипоноические механизмы в мифологии и искусстве примитивных народов; у нормального взрослого культурного человека встречаемся мы с ними прежде всего в сновидениях и помимо истерии часто у шизофреников 1).

Наиболее существенные особенности гипоноических мыслительных процессов заключаются в том, что управляются они не логическими категориями, не прочным пространственным и временным порядком, не причинным сцеплением, а принципом аффективной общности и аффективного соответствия (Affektgemeinschaft und Affektgem ssheit), так - называемой кататимией. В снах и сумеречных состояниях представления сочетаются гораздо более кататимически, чем в бодрствующем мышлении, гораздо больше под влиянием желаний и страхов. Далее, не создаются высшие апперцептивные синтезы, отсутствует логическое построение мыслей в виде предложений, на месте абстрактивных слов и мыслей появляются чувственные образы; то, что мы днем продумаем в словах, то ночью во сне проносится перед нами в наглядных рядах образов. Эти образы сохраняют иногда известный сценический порядок; при более глубоком затемнении сознания они распадаются на обрывки образов, несущиеся с видимой беспорядочностью; последние же спаиваются под действием аффектов в своеобразные группы образов, в агглютинации образов. Физиономии многих лиц, многих предметов с одинаковым аффективным значением грезятся во сне, как нечто единое, спаянное в одну единицу; это мы называем вместе с Freud'oм «сгущение». Или аффективное ударение переходит со всей совокупности образов на отдельную подробность последних, которая одна и остается тогда в сознании, заменяя собой всю общую группу, подобно знамени, являющемуся представителем целой части войск; это явление сдвига. Такие сдвиги и сгущения обладают символическим характером, поскольку они в чувственном образе представляют мысли и чувства, которые мы в бодрствующем состоянии выразили бы абстрактным предложением.