|
Мой отец! Как бы я хотел, чтоб он написал мне! Он один может принести мне утешение. Он, может быть, в состоянии прогнать от меня навязчивую мысль, которая без конца меня преследует и которую он сам зародил во мне, потому что я всегда был добрым малым и мать говорила, что у меня из всех самое доброе сердце. Теперь оно страдает — день ото дня все больше, поэтому я и начал пить: не из любви к пьянству, а чтоб отогнать от себя мою преследовательницу. Иногда печаль одолевает меня вовсе, я пью тогда особенно много и не могу остановиться. Я не знаю, что толкает меня к этому. Я очень прошу извинить меня за неприятные минуты, которые я тебе доставляю, умоляю тебя, прости меня за это. Я не могу без содрогания писать тебе: когда я пишу «сестра», я чувствую, что всегда любил тебя братней любовью. Как бы я хотел освободиться от мысли, отравляющей мое существование, быть рядом с вами и вволю выплакаться, потому что и это тоже мучит меня, я разучился плакать, сердце мое слишком сжато для этого. Не хочу докучать тебе своими горестями, буду страдать до конца. Если б хоть пруссаки освободили меня от жизни! Но нет! И им я не был нужен. Я вижу, что рожден для одних страданий. Прошу тебя, сожги это письмо, как только прочтешь его. Пиши мне чаще и дай мне отцов адрес. Передай привет Виктору и скажи ему, чтоб он простил меня. Я надеюсь, он понял, что я был не в своей тарелке, когда он был в Париже. Прошу тебя, скажи ему,. чтоб написал мне, мне это будет очень приятно. Вы все мне нужны для моего спасения, без вас я уже не человек, а мертвое растение. Целуй каждый день за меня моих племянниц. Я кончаю, обнимаю тебя от всего сердца, потому что оно живо во мне, я слишком хорошо его чувствую, это бедное сердце, которое не перестает мучиться. Передай привет и В…, но не говори ему, в каком я положении. Привет от меня всему его семейству. Твой брат, который любит вас всех и которого вы все оставляете. Ты меньше других забываешь о моем существовании. Луи Р…» Многочисленные суицидальные попытки этого больного, предопределенные его наследственным отягощением, выглядели как спровоцированные горем и сожалением по поводу совершенных им эксцессов. Трудно нагляднее показать, насколько настоящий дипсоман отличается от рядового пьяницы, который как правило очень мало сокрушается по поводу своего пагубного пристрастия. Если не все дипсоманы покушаются на свою жизнь, то все они в той или иной мере испытывают чувство стыда из-за рокового влечения: Луиза В…, как мы видели, готова в своем раскаянии на все стеснительные меры, которые предлагает ей семья в целях ее спасения: соглашается на любую слежку за собой, поступает на работу в магазин, откуда послушно следует домой (пока не начинается приступ), уезжает к родственнику-врачу, надеясь найти у него защиту, в которой так нуждается. Женщина, которую мы увидим позже, несколько раз оставляла в доме, где работала в прислугах, сундук со всем своим достоянием: лишь бы не появляться перед хозяевами в нетрезвом виде; она утверждает, что совершала кражи только для того, чтобы ее заперли в тюремную камеру и держали там под запором. — 67 —
|