|
Возвращаясь домой, она ворчала себе под нос: у этого чудака никогда ничего понять нельзя. Разве по нему разберешь, как он к тебе относится? Да и крепкий он дяденька, кто его переживет? Он еще чего доброго будет нашими-то костями орехи сбивать с деревьев. Скупые люди — они все такие, они просто не могут умереть, их, верно, уже после страшного суда добивать будут; а более отчаянного скрягу, чем Йоггели, свет не видал. Дура я круглая, что все думаю об этом наследстве. Как бишь он сейчас сказал? Какова у человека судьба да сколько у него добра — все в руках божьих. Ах, старый плут! Чует мое сердце, что все это зря и что останемся мы все ни с чем… У претендентов на наследство в мыслях одно, а у Ганса Иоггеля совсем другое. Он насквозь видит игру, которую они ведут в надежде отхватить кусочек его добра, но не питает к ним злобы. Отсюда можно заключить, что его сдержанность и замкнутость лишены аффективной базы, т. е. интровертированность Иоггели не связана с аффективными стимулами со стороны окружающих. Когда посещения родственников уж слишком тяготят его, он проявляет некоторое неудовольствие или старается сбежать на свое поле, но не более. Спокоен он и тогда, когда его импульсивная двоюродная сестрица выдает свое раздражение по поводу того, что старик Иоггели еще так бодро держится (с. 307): Ганс Иоггели спокойно поджидал ее прихода в помещении. «Доброго вам здоровья, братец церковный староста!» — сказала она, входя и протягивая ему руку. «Вы все такой же,— бодрый, совсем еще молодой, это меня искренне радует».— «Да, да, слава господу, чувствую себя неплохо, а если на та будет божья воля, то собираюсь и еще немного попользоваться жизнью. Бабушка моя дожила до девяноста семи лет, а мне много раз говорили, что я очень похож на деда и бабку.— «О, да, разумеется,— сказала женщина,— прекрасный возраст, я бы желала вам до него дожить. Правда, я бы, пожалуй, так долго не выдержала, пропала бы с тоски. А что, дед ваш, он кажется, умер совсем молодым?»—«Да,— сказал староста,— он упал с дерева, но люди, знавшие его, всегда говорили, что если б не это несчастье, то он жил бы до ста лет». Уже из этой беседы мы можем сделать вывод, что Ганс Иоггели большой шутник, он признает это и сам (с. 357): Кто одной ногой стоит в могиле, тому нельзя уже ни лгать, ни дурачить людей. Я не один раз участвовал в разных шутках, многих людей водил за нос, а сейчас, я, право, не люблю об этом вспоминать. Подсмеиваясь над людьми, Иоггели никогда не высказывается прямо, а ограничивается намеками. Так, он обращается к одному из двоюродных братьев, который тоже жаждет получить наследство, рассказывая о другом родственнике (с. 318): — 328 —
|