|
Та полоса совсем не свет зари, А зарево какого-то светила, Взошедшего, чтоб осветить твой путь До Мантуи огнем факелоносца. Побудь еще. Куда тебе спешить? Ромео: Пусть схватят и казнят. Раз ты согласна Я и подавно остаюсь с тобой. Пусть будет так. Та мгла •— не мгла рассвета, А блеск луны. Не жаворонка песнь Над нами оглашает своды неба. Мне легче оставаться, чем уйти. Что ж, смерть так смерть! Так хочется Джульетте. Поговорим, еще не рассвело. Джульетта: Нельзя, нельзя! Скорей беги: светает, Светает! Жаворонок-горлодер Своей нескладицей нам режет уши, А мастер трели будто разводить! Не трели он, а любящих разводит, И жабьи будто у него глаза. Нет, против жаворонка жабы — прелесть! Он пеньем нам напомнил, что светло И что расстаться время нам пришло. Теперь беги: блеск утра все румяней. Ромео: Румяней день и все черней прощанье. Экзальтированность как черта акцентуированной личности наблюдается не только в любви. Особенно ярко это проявляется в образе принца Гомбургского в одноименной драме Клейста. Характерно, что принц появляется на сцене в виде лунатика, автор явно хочет подчеркнуть этим нервность, возбудимость данного персонажа. Позже мы узнаем его в моменты, когда он целиком отдается как восторгу, так и отчаянию, т. е. когда проявляются обе стороны его экзальтированной личности. Когда после победы его переполняет счастье, это естественно и понятно. Но когда принц узнает, что он приговорен военным судом к смерти из-за нарушения порядка битвы, приравниваемого к измене, и в этот момент начинает восторженно бредить любовью к нему курфюрста, который все равно, мол, не допустит его, принца, казни, то это уже граничит с безрассудством экстаза. Своими собственными словами он как бы все больше разжигает в себе обожание принца, он убежден в отмене смертного приговора и не прислушивается к строгим предупреждениям друга. Тот в конце концов восклицает: «Безумный человек! На чем же беспечность зиждется твоя?» Но даже этот окрик не охлаждает избытка чувств принца (с. 395): Принц: Но прежде чем он даст исполнить кару И это сердце, верное ему, Отдаст на казнь, платку на мановенье, Он сам себе скорее вскроет грудь И кровь свою разбырзжет в прах по капле. И вот вскоре эта беспечность исчезает; переполняющее принца счастье победы рушится по мере того, как угрожающая ему опасность становится все более грозной, зловещей. Теперь принцем овладевает безумное отчаяние. Он умоляет курфюрстину и Наталию о помощи (с. 100): Принц: Ах, матушка, ты б так не говорила, Когда б тебе грозила смерть, как мне. — 317 —
|