Повсюду на поверхности планеты род людской, усталый, вымотанный, сомневающийся в самом себе и в собственной истории, худо ли бедно, готовился вступить в новое тысячелетие. 7Кое-кто говорит: «Наша новая цивилизация еще так молода, еще так непрочна, Только-только пробились мы к свету, Мы все еще носим в себе опасную память о прежних веках, мы ее не изжили сполна, Может быть, лучше не бередить, не затрагивать это?» Тут рассказчик встает, собирается с мыслями, напоминает, Спокойно, но твердо напоминает О том, что в мире произошла метафизическая революция. Точно так же, как христиане могли размышлять об античности, изучать историю древнего мира, не рискуя вернуться к язычеству, усомниться в Христе, Потому что они перешли уже некий рубеж, Шагнули на следующий уровень, Миновали водораздел; И как люди эпохи материализма могли созерцать христианскую службу невидящим взором, оставаясь глухими к ее содержанию, Как читали они христианские книги, принадлежавшие их же культуре, взглядом чуть ли не антропологов, изучающих каменный век, Не умея понять, что же так волновало их предков в спорах вокруг благодати или определения греха; Так же и мы в состоянии сегодня выслушать эту историю из прошлой эпохи, Просто как повесть о людях минувших времен. Эта повесть печальна, но нас не встревожит, не вызовет слезы и вздохи, Ибо мы не похожи нисколько на этих людей. Порожденье их плоти, дети их грез, мы отвергли их ценности, их представления, Нам непонятны их радости, как и томления, Мы отринули С легкостью, Без усилья, Их пронизанный смертью мир. Те столетия боли и горя без меры Мы сегодня должны из забвенья вернуть. Безвозвратно окончилась старая эра, Мы свободны вершить независимый путь. Между 1905 и 1915 годами Альберт Эйнштейн, почти совсем один, притом, обладая ограниченными математическими познаниями, смог – исходя из первоначально интуитивной догадки, предопределившей принципы собственно теории относительности, – разработать общую теорию гравитации, пространства и времени, которой предстояло оказать решающее воздействие на развитие позднейшей астрофизики. Этот дерзкий, одинокий труд, совершившись, по выражению Гилберта, «к чести человеческого разума» в области, по видимости далекой от какой-либо полезной практики, и в эпоху, непригодную для создания исследовательских сообществ, можно сравнить с работами Кантора, создавшего типологию становящейся бесконечности, или Готлоба Фреге, пересмотревшего основания логики. Равным образом, как подчеркивает Хюбчеяк в своем предисловии к «Клифденским заметкам», можно уподобить его одиноким интеллектуальным усилиям, между 2000 и 2009 годами предпринятым в Клифдене Джерзински, – тем паче что Джерзински еще в большей мере, чем в свое время Эйнштейну, не хватало математического обеспечения, чтобы подвести под свои догадки по-настоящему строгий фундамент. — 165 —
|