|
И живет по закону всемирной любви, То сердце его перед смертью не будет обременено ненавистью. Вечером мать Аннабель присоединилась к нему, она пришла посмотреть, нет ли чего-нибудь нового. Нет, ситуация не развивалась; состояние глубокой комы способно быть весьма долгим и стабильным, как терпеливо напомнила ей медсестра, порой месяцы проходят, прежде чем становится возможным прогнозировать что-либо определенное. Она вошла к дочери, но через минуту вышла, рыдая. «Я не могу понять… – выговорила она, качая головой. – Не понимаю, как устроена жизнь. Знаете, это была такая хорошая девочка. Всегда сердечная, без фокусов. Не жаловалась, но я знала, что счастливой она не была. Она прожила не такую жизнь, какой заслуживала». Немного погодя она удалилась, было заметно, что мужество покидает ее. А ему, как ни странно, не хотелось ни есть, ни спать. Он прошелся по коридору, спустился вниз, в холл. Антилец, дежуривший на входе, решал кроссворд; он кивнул ему. Мишель взял на раздаче чашку горячего какао, подошел к окну. В проеме между многоэтажками плыла луна; автомобили то и дело проезжали взад-вперед по авеню Шалон. Он достаточно разбирался в медицине, чтобы понимать, что жизнь Аннабель висит на волоске. Ее мать была права, не желая осознать это; человек по самой своей природе не приемлет смерти: ни своей, ни чужой. Мишель подошел к привратнику, спросил, не одолжит ли он ему листок бумаги; тот, несколько озадаченный, протянул ему пачку бланков с больничным грифом (именно этот гриф впоследствии дал Хюбчеяку возможность идентифицировать текст, выделив его из массы заметок, найденных в Клифдене). Некоторые человеческие существа яростно цепляются за жизнь, они теряют ее, как говорил Руссо, неохотно; с Аннабель, как он уже понимал, все совсем по-другому. Она была дитя, рожденное для счастья, И сердца не было прекрасней и щедрей, Жизнь отдала б она, будь это в ее власти, За неродившихся своих детей. Но в детских криках, да, В крови грядущей смены Навек ее мечта Останется нетленной, И след ее всегда Пребудет во Вселенной. Его и плоть хранит. Священная отныне, И воздух, и гранит, Речные воды, иней, И небеса, представшие иными. Ты там лежишь сейчас В предсмертной коме, Спокойная, как будто в дреме, Такой вот, любящей, ты и уйдешь от нас. Остынут наши мертвые тела, Травой мы станем – такова реальность, Нас ждет небытие, пустая мгла, Где исчезает индивидуальность. Так мало мы любили, Аннабель, В своем земном существованье! Быть может, солнце над могилой, дождь, метель — 159 —
|