Измена, или Ты у меня одна

Николай согнулся, вцепился руками в ее груди так, что она вскрикнула, застонала с прихлебом, подвыванием, и впился губами в плечо у самой шеи, и ему показалось мало этого, он уже стонал сам от любовного короткого, но вожделенного мига, от этого сладчайшего ощущения, и он сжал ее кожу зубами, сдавил, задыхаясь, почти умирая от наслаждения.

— Вот так! 0-ох! Как хорошо-о, — прошептала она.

И они вместе перевалились на диван. Замерли. Но тут же повернулись лицами друг к другу, обнялись — нежно, будто брат с сестрой. Они отдыхали. И она что-то шептала ему. А он не мог еще говорить. Он лишь дышал с надрывом и был весь там, в прошлом миге.

— Ну все, ну ладно! — Она встала первой. Подняла халат, набросила на себя. И вернулась к нему, прижала его голову к груди. — Ты презираешь меня? — спросила она тихо.

— Нет, — ответил он, — вовсе нет, с чего бы это!

— Ладно, пусть будет так, — проговорила она и еще сильней прижала его голову, погладила по волосам. — Сейчас тебе кажется, что нет. А потом… потом ты будешь меня презирать, ты будешь посмеиваться надо мной и рассказывать своим дружкам, собутыльникам всякие гадости, ведь так? Так! А нам было хорошо, правда ведь?!

— Правда! — сознался Николай.

— Так почему же так бывает, почему?! — Она чуть не плакала. — Почему когда людям бывает хорошо, неважно каким людям, неважно где, с кем, но хорошо, понимаешь, хорошо, почему потом все оборачивается каким-то злым фарсом, ну за что это?!

— Не знаю, — ответил прямодушно Николай и обнял ее за плечи. — Не надо плакать!

Но она уже не могла остановиться. Она снова рыдала.

И горячие слезы текли ему на щеку, на губы.

— Да, вы меня будете презирать, и ты, и он, это точно, будете! Ведь и ты, и он думаете — вот шлюха! вот похотливая старая, почти старая, — поправилась она, — бабенка! Правильно вы там говорите меж собою: кошелки, шалашовки, телки! Так и есть — похотливая дрянь! — Она всхлипнула, будто от жалости к самой себе. И тут же горячо прошептала ему прямо в ухо: — Но поймите же вы! Нет, он не поймет, он жестокий, злой, бесчувственный! Пойми хоть ты — ведь это же страшно: все время одна и одна! Понимаешь, все время! Это хуже ада! Это пропасть, это вечное проклятье и вечная боль, это бессонные дикие страшные ночи! Это мысль, что так будет всегда, до конца, до самой смерти! Ведь хоть в петлю! Хоть вены режь! — Она касалась зубами его уха, и ему было больно — больно и от смысла ее слов, больно и от прикосновений, но он слушал. А она все не могла выговориться: — Это адова мука! Каждодневная мука! И вдруг кто-то появляется… Сон, сказка, невозможное! Пусть все совсем не так, как представлялось, совсем иначе, грубее и проще, циничнее даже, приземленнее, но это есть! Понимаешь, есть! И все! И это мое! Это уже мое! Я никому не отдам этого своего! И хочется сразу — много, хочется — всего! Сейчас, сию минуту, как можно больше! А почему?! А потому что страх! Этот дикий и жуткий страх — все потерять! Вдруг все закончится, вдруг все пропадет — и опять начнется одиночная пытка, опять муки станут ночными призраками?! Нет! Никогда! Ни за что! Все, что есть, все, что со мной, — мое! Не отдам! Она была почти на грани истерики, а может, и уже за гранью, Николай не пытался проникнуть в суть происходящего. Ему ее было невероятно, до боли жалко. И он целовал, шею, щеки, губы, он прижимал ее к себе. Теперь не его голова лежала у нее на груди, а наоборот, он гладил ее волосы. А она все говорила и говорила: — И если за десять лет ни одного, а потом сразу двое, то что — все, плохо, нельзя?! А почему?! А если это в последний раз?! Ведь он уйдет, я знаю! И ты уйдешь, я знаю и это, точно, точно знаю! А я останусь! Другие вон за десять лет меняют по десятку, по два, а у меня и всего-то вас двое было… так за что презирать?! За что?! Нет, Коленька, нет, как все-таки несправедливо устроен этот белый свет, это ж просто каторга, а не жизнь. Пусть вы уйдете, оба, пусть! Но пoка вы здесь, вы будете моими, моими! А я вашей! Да, мне будет хоть что вспомнить! Теперь я скажу всем, любому и я не зря прожила! А раньше я не знала, зачем живу, зачем все это, теперь знаю, это миг — жизнь миг, все остальное лишь подготовка к этому мигу, прелюдия, так ведь, верно? Ты не будешь презирать меня, а? Ты не будешь смеяться надо мною?!