Цена нелюбви

Еще в 1983 году меня сбивало с толку, что стандартизированный психиатрический ярлык «послеродовая депрессия» считается утешительным. Наши соотечественники, похоже, придают слишком много значения наклеиванию ярлыков на свои болезни. Вероятно, жалоба достаточно распространенная, чтобы иметь название, подразумевает, что вы не одиноки, и открывает восторженным жертвам какого-нибудь распространенного недуга, например желудочных колик, право выбора между интернетовскими чатами и группами поддержки. Это непреодолимое влечение к массовости проникло даже в повседневные разговоры американцев.

Возможно, я пересмотрела собственные нормативные пристрастия, включая вполне обоснованное ожидание: в период вынашивания ребенка я обязательно почувствую что-то, даже что-то хорошее. Однако настолько я не изменилась. Я никогда не находила утешения в том, чтобы просто быть как все остальные. И хотя доктор Райнстайн преподнесла послеродовую депрессию как подарок, будто подтверждение несчастья может подбодрить, я платила профессионалам не за наклеивание ярлыка на очевидное. Этот термин был скорее тавтологическим, чем диагностическим: у меня была депрессия после рождения Кевина, поскольку я пребывала в состоянии депрессии после рождения Кевина. Большое спасибо.

Правда, Райнстайн еще предположила, что из-за стойкого отвращения Кевина к моей груди я почувствовала себя отвергнутой. Я покраснела. Меня смутило предположение о том, что я настолько близко к сердцу приняла предпочтения крошечного, неоформившегося существа.

Конечно, доктор Райнстайн была права. Сначала я думала, что делала что-то неправильно, не направляла его ротик. Но нет; я совала сосок ему в рот, а куда же еще? Кевин сосал раз или два и отворачивался; голубоватое молоко стекало по его подбородку. Он кашлял, и, наверное, я боялась, что он может захлебнуться. Когда я примчалась с незапланированным визитом, доктор Райнстайн равнодушно информировала меня, что «иногда такое случается». Господи, Франклин, сколько всего, оказывается, иногда случается, когда становишься матерью! Я была в смятении. В ее кабинете меня окружали листовки об укреплении иммунной системы младенца. И я все перепробовала. Я не употребляла алкоголь. Я исключила молочные продукты. Я принесла огромную жертву: отказалась от лука, чеснока и чили. Я перестала есть мясо и рыбу и все, содержащее растительный белок, что оставило меня с миской риса и салатом без заправки.

Вскоре я умирала с голоду, а Кевин продолжал безучастно кормиться из бутылочки с разогретой в микроволновке «формулой», которую принимал только от тебя. Мое молоко он не пил и из бутылочки, отворачивался, даже не попробовав. Он чувствовал запах моего молока. Он чувствовал мой запах. Тест на аллергию оказался отрицательным, во всяком случае в медицинском смысле, а тем временем мои когда-то миниатюрные груди набухали, болели и подтекали. Райнстайн решительно запрещала мне покончить с молоком, поскольку иногда отвращение — именно это слово она использовала, Франклин, отвращение — ослабевает. Из-за боли и неловкости я не вполне овладела молокоотсосом, а ведь ты специально ходил в аптеку и купил рекомендованную больницей «Меделу». Боюсь, я возненавидела холодную пластмассовую замену теплого сосущего младенца. Я жаждала дать ему свое молоко, а он его не хотел или не хотел его от меня.