|
На стоянке перед садиком я присаживаюсь перед сыном, чтобы наши глаза находились на одном уровне. — Милый, скажи, что произошло? Ворот его рубашки перекручен, руки в красной пальчиковой краске. Он смотрит на меня огромными темными глазищами и молчит. Все слова, которые он не произносит, комом застревают у меня в горле. — Милый, — повторяю я. — Натаниэль… «Мы считаем, что ему лучше пока побыть дома, — сказала мисс Лидия. — Возможно, вы проведете этот день вместе». — Ты этого хочешь? — вслух спрашиваю я, и мои руки с его плеч скользят к его кругленькому личику. — С пользой провести время? Улыбаясь изо всех сил, я заключаю сына в объятия. Он, тяжелый и теплый, точно ложится в мои руки: в определенные моменты жизни Натаниэля — когда он только родился или был еще младенцем — я была уверена, что мы две половинки одного целого. — У тебя горлышко болит? Он качает головой. — Что-нибудь болит? Очередное покачивание. — Тебя что-то расстроило в школе? Кто-то что-то обидное сказал? Ты можешь рассказать, что произошло? Три вопроса подряд — слишком много для него, чтобы обдумать, что уж говорить о том, чтобы на них ответить. Но я продолжаю надеяться, что Натаниэль вот-вот ответит. Неужели миндалины настолько распухли, что затрудняют речь? Неужели так молниеносно развивается острый фарингит? Разве при менингите первые признаки — не боль в шее? Натаниэль раскрывает губы — сейчас он мне все расскажет! — но его ротик остается пустой, молчаливой пещерой. — Все в порядке, — успокаиваю я, хотя это не так, отнюдь не в порядке. Калеб приезжает к педиатру, когда мы как раз ждем своей очереди. Натаниэль сидит рядом с железной дорогой «Брио» и возит паровозик по кругу. Я бросаю гневные взгляды на медсестру в приемной, которая, похоже, совершено не понимает, что мы не можем ждать, дело безотлагательное: мой сын сам не свой, и это не какая-то банальная простуда. Нас должны были принять еще полчаса назад. Калеб тут же бросается к Натаниэлю, пытаясь втиснуться в пространство, отведенное детям для игр. — Привет, дружище. Неважно себя чувствуешь, да? Натаниэль пожимает плечами, но молчит. Одному Богу известно, сколько времени он уже не разговаривает! — Натаниэль, у тебя что-то болит? — продолжает расспрашивать Калеб, и этого я вынести уже не в силах. — Неужели ты думаешь, что я у него не спрашивала? — взрываюсь я. — Не знаю, Нина. Я только приехал. — Знаешь, Калеб, он не разговаривает. Он не отвечает на мои вопросы. Другими словами, горькая правда, что мой сын заболел не свинкой и не бронхитом — ни одной из тех болезней, которые я могла бы понять, — угнетает еще больше. Странные случаи, подобные нынешнему, всегда оказываются чем-то ужасным: бородавка, которую невозможно удалить, пустит метастазы и станет раковой опухолью, а тупая головная боль превратится в опухоль головного мозга. — 24 —
|