|
Эти тайны были моими игрушками, преддверием к другой, центральной, тайне – фигуре самого императора. Много лет спустя, когда я наконец посетил слепых мико, ясновидцев в их горных убежищах, я своими глазами увидел, как они, впадая в транс, сжимают в руках осирасама, кукол – грубо сделанные из ткани и палок фигурки длиной фут. И тогда я вспомнил, как однажды давным-давно мне в руки, словно куклу, вложили самого императора. В пять лет я начал сочинять и записывать рассказы. Было бы не совсем правильно утверждать, что толчком к сочинительству послужили рассказы бабушки, когда передо мной разворачивались тайны синтоистского космоса. Они вели меня навстречу Неназванному, божественному императору, забытому и покинутому. Кроме всего прочего, комната бабушки была пронизана духом греха, смутным ощущением неведомого преступления, как будто здесь много лет назад совершилась великая измена. Беспрестанные мелкие пакости, которые подстраивала Цуки, усиливали витавший в доме дух преступления. Цуки прислуживала бабушке еще тогда, когда обе они были юными девочками. Ходили слухи, что Цуки готовили в гейши. Но скорее всего она была рабыней гейши, и Нагаи купили ее присматривать за Нацуко. Конечно, Цуки нравилось выдавать себя за гейшу. О времени суток можно было судить по тому, как одета Цуки. В течение рабочего дня она меняла кимоно. С утра, когда она занималась самой тяжелой работой по дому, на ней было кимоно из грубого хлопка и передник. Когда наступал вечер, Цуки надевала второе кимоно, сшитое из более тонкой ткани с красивым узором, и морщины на ее лице исчезали под толстым слоем белил. Мой дедушка Ётаро дал Цуки прозвище – «Два кимоно». Цуки позволяла себе грубить бабушке, и та терпела, поскольку за долгие годы жизни под одной крышей свыклась с ее выходками. Я не раз видел, как поздно вечером Цуки, одетая во второе кимоно, с искусно набеленным лицом гейши и покрытыми лаком волосами кралась по коридору в комнату Ётаро. Утверждают, что у нас, японцев, нет понятия греха. Что мы испытываем чувство стыда, но не вины. Что мы признаем лишь нарушение внешних правил приличия, но нас не мучает внутренний голос совести. Цуки полностью соответствовала этому предвзятому представлению западных людей об аморальности японцев. Ее нескромное поведение не оскорбляло общественной морали по той простой причине, что окружающие не знали о проделках служанки. Цуки была женщиной старой закалки. Она спала так, как того требовали традиционные правила приличия – не ворочаясь, лежа всю ночь неподвижно на подголовнике, не измяв ни единой складки на своей ночной рубашке. Короче говоря, она была законченной лицемеркой в каждой детали своего поведения. Когда она купала меня, то всегда наклонялась так, чтобы в разрезе первого кимоно я видел ее по-девичьи маленькую грудь, которой Цуки чрезвычайно гордилась. Довольно часто она спрашивала вслух, как может у такого жалкого сорняка, как я, быть такой длинный корень, и, взяв мой член, энергичными движениями вытягивала его во всю длину. — 26 —
|