|
— А ты не преувеличиваешь? — Нет, это чисто мужское ощущение. В ней чувствуется заряд — стремления к власти, славе, большим деньгам. Этот зуд успеха возбуждает мужское честолюбие. Сама она никогда крупной личностью не станет, нет материала, зато она толкатель других, вернее, другого, того, кого выберет, так сказать, себе в спутники, — даром свои силы расходовать она не станет. Ты о чем задумалась? Опять ничего не ешь, беда с тобой... — Я весь шашлык съела, ты не заметил. — Я все замечаю, я заметил, ты погрустнела. Из-за Нонны? Давай перестанем о ней говорить! — Зачем? Тебе же надо выговориться. — Конечно, надо, а кому я еще могу пожаловаться? — Костя как-то криво улыбнулся. — Пожаловаться, что меня преследуют по пятам, курят мне фимиам, задохнуться можно, «у вас такой замечательный стиль, вы такой необыкновенный человек, вы так резко выделяетесь» — провинциальная манера льстить, хоть чай без сахара пей. Ей и в голову не приходит, что стиль — это безумный труд, а не редактирование списанной в библиотеках чепухи. Таня вздохнула: — А ты ей об этом сказал? — Намекнул. — А редактировать будешь? — Знаешь, я все же ее научный руководитель... — Значит, она все правильно рассчитывает. — Глупая какая! Неужели ты ревнуешь? Мне это даже приятно. Кстати, подражая мне, она уже начала сочинять гипотезы. Выложила мне свои соображения о любви, наскребла у Фрейда и Юнга, цитировала Сартра, на языках, разумеется, ничего не читала, знает по реферативным работам. — А ты ей что сказал? Одобрил? — Ну знаешь, громить первые шаги неловко как-то, пусть пробует. — Пусть! — повторила Таня. — О боже, что у нас с тобой за дикая манера обсуждать других, — Костя виновато заглянул Тане в глаза, — ты не замечала? Только о других, никогда о себе. — О других легче. — Так вот, к вопросу о других: я, между прочим, этой самой Нонне тоже выдал гипотезу о любви. — Давай, Костенька, выпьем, и ты мне все подробно расскажешь, — засмеялась Таня, — о себе и о Нонне. — Злюка! — За что пьем? Опять за наши доблести? За твои! — Почему за мои? — Ты же доблестный человек, рыцарь, ты сочиняешь в честь дам гипотезы. Раньше в нашу честь слагали песни, носили на рукаве наши цвета, — Таня отпила еще глоток коньяка, засмеялась. — Удивительно, правда, раньше седлали коня, ехали через всю Европу к замку, дороги плохие, полно разбойников, вот-вот прирежут, и в замок еще то ли пустят, то ли нет, и песню сочинил, то ли хорошую, то ли не очень, — не дураки же вокруг, все поймут, и она поймет, послушает, покачает головкой, потупит нескромные глазки: «О мой рыцарь, я так ждала вас, а вы так бездарны!..» — 104 —
|