Психоз

И его внезапно вырвало…

– Чёрт! Брился бы опасной бритвой – зарезался бы на хер! – он швырнул поломанный станок в мусорную корзину. – Эй! Феодор, чего убежал?! Солдат ребёнка не обидит! Подь сюды, усатый отрок, отец Димитрий за ухом почешет.

Пёс притрусил к хозяину и подставил бородатую морду.

– Как думаешь, уже проснулась? Уже удобно звонить?.. Грушу я уже порвал. Жалко. Хорошая была. Ты да эта груша – мне больше ничего не надо. Кроме неё. Но для неё я этот мир в бараний рог согну, понимаешь? Для нас… Такая, типа, прожженная сука. Со старым плюшевым медведем за пазухой. Всё, что удалось из неё окольными путями выговорить – так это только плюшевого медведя. – Югов улыбнулся. – Блядь! Мне тридцать пять лет и я всю ночь колотил грушу и пытался сосредоточиться на старом плюшевом медведе. Чтобы не сосредотачиваться на других… её мужчинах, – Югов застонал. – Ставь чайник, Митенька. Сладкий чай – это хорошо! Сахара много не бывает. Приторный чай с лимоном – опиум, облегчающий страдания.

– Феодор, это уже маразм? – спросил верно сидящего и трепетно смотрящего за каждым движением хозяина пса. Эрдель недовольно зарычал. – В ЗАГС? – Митя вопросительно приподнял бровь. – Фёдор наклонил голову, и завилял обрубком хвоста. – Дети – хрен с ними, ложек с мисками худо-бедно на всех хватит. А если она замужем? – Пёс наклонил голову в другую сторону и состроил ухмыляющуюся мину. – Да, действительно, кого и когда это останавливало? Не буду ей звонить отсюда. Позвоню, когда буду близко. Если она не ответит или ответит не то или не так – пойду убью старуху Югову. Топором. Унаследую квартиру и буду, сидя на подоконнике, дрочить на Сашкины следы на грязном асфальте. А когда руки отсохнут – обе, – сдамся властям и поеду далеко-далеко – пеньки косить под бдительным присмотром… Не делай такую морду, бородатый, побрею! Ну, всё, всё… Папа шутит.

Эрдель Фёдор был старым, умным и донельзя сообразительным псом. Но он не очень понял, о чём конкретно сейчас папа шутит. О том ли, что он убьёт старуху Югову топором, или о том, что побреет? Или, наконец, о том, что будет дрочить на следы какой-то Сашки, которую он, Фёдор, ещё, признаться, не нюхал совсем уж лично – но запаха, исходящего от хозяина, вернувшегося под утро до одури счастливым и до безумия несчастным, для собаки вполне достаточно. Кажется, про следы папа не шутит. Ну, как старому кобелю, про следы ему понятнее всего. Но люди – такие противоречивые, такие странные… Иногда за такой сукой бегут, теряя тапки, честь и достоинство, что… А догонят – и смотреть страшно, и как дальше жить непонятно. А за чудесной, прекрасно пахнущей – не бегут. Почему? Ладно, два мира – два Шапиро. Всё равно не понять.