Похищение

Делия права. Если мне удалось скрыть то, что рассказывал Эндрю, от нее, то и скрыть от адвокатской коллегии то, что я скажу ей, не составит труда. И неважно, что с точки зрения юридической этики я не имел права посвящать Делию в подробности дела ее отца и ее собственной прошлой жизни. Неважно, что я дал слово судье Ноублу и Крису Хэмилтону, моему поручителю в штате Аризона. Важно лишь то, что этика — это завышенные стандарты, а любовь — это высшая истина. В конечном итоге, кому ты нужен, будь ты хоть самым образцовым адвокатом? На надгробном камне этого не напишут. Там напишут слова людей, которые тебя любили и которых любил ты.

Я захожу в ближайший магазин и окунаюсь в свежие волны кондиционера. Я сразу узнаю дрожжевой запах картонных коробок и звяканье кассового аппарата. Один шкаф доверху заставлен изумрудными бутылками заграничных вин, а вся задняя стена представляет собой панораму джина, водки и вермута. Пузатые бренди сидят рядком, как маленькие Будды.

Я заглядываю в угол, отданный на откуп различным сортам виски. Продавщица кладет бутылку «Мейкерз Марк» в бумажный пакет и протягивает мне сдачу. Выйдя из магазина, я отвинчиваю пробку. Я подношу горлышко к губам, запрокидываю голову — и смакую этот первый глоток, благословенную анестезию.

Как и ожидалось, этого хватает, чтобы туман у меня в голове рассеялся и там осталось одно-единственное чистосердечное признание: даже если бы я мог рассказать все Делии, я бы не стал этого делать. Эндрю уже столько недель пытался донести до меня эту простую мысль: проще скрыть правду, чем причинить ей боль.

Так что же получается: я провинился… или заслуживаю восхищения?

В конце концов, правота — категория относительная, а некоторые правила созданы для того, чтобы их нарушать. Вот только как быть с теми правилами, которые по стечению обстоятельств зафиксированы в законодательстве?

Я наклоняю бутылку и выливаю ее содержимое в канализационную решетку.

Шансы, конечно, мизерные, но я, похоже, только что придумал, как спасти Эндрю Хопкинса.

ДЕЛИЯ

Когда я подъезжаю к маминому дому, нервы мои уже на пределе. Фиц лгал мне, Эрик лгал, мой собственный отец лгал. Как это ни смешно, но мать — моя последняя надежда. Мне нужен человек, который скажет то, что я хочу услышать: что она любила моего отца, что я ошиблась с выводами, что правда далеко не всегда очевидна.

Мне не открывают, и я вхожу в незапертые двери. Иду на ее голос, доносящийся из коридора.

— Как тебе? — спрашивает она.

— Гораздо лучше! — отвечает какой-то мужчина.