Средний пол

Им оказывается Моррисон с противоположной стороны улицы.

Мильтон смотрит на Моррисона, Моррисон на Мильтона. И тогда мой отец говорит то, что всегда произносят белые люди в подобных ситуациях:

– Тебе помочь?

Моррисон недоумевающе щурится.

– Что ты здесь делаешь? Ты с ума сошел? Здесь опасно находиться белым. – Снаружи раздается выстрел, и Моррисон прижимается к стеклу. – Здесь для всех небезопасно.

– Я защищаю свою собственность.

– А твоя жизнь – это не твоя собственность? – Моррисон поднимает брови, подчеркивая непререкаемую логичность своего утверждения. Но высокомерное выражение тут же слетает с его лица. – Послушай, уж коли ты здесь, так окажи мне услугу. – И он протягивает мелочь. – Забежал за сигаретами.

Мильтон наклоняет голову, от чего его шея кажется еще толще, и в изумлении поднимает брови.

– Самое время избавиться от этой дурной привычки, – сухо замечает он.

На улице раздается еще один выстрел, на этот раз ближе. Моррисон подпрыгивает, и тут же на его губах появляется улыбка.

– Естественно, это вредит здоровью. И со временем становится все опаснее и опаснее. Но это будет последняя пачка, – расплывается он в улыбке еще шире. – Богом клянусь. – Моррисон бросает мелочь в отверстие для почты. – «Парламент». – Мильтон с мгновение смотрит на монеты и идет за сигаретами.

– А спички есть? – спрашивает Моррисон.

Мильтон прихватывает спички, и тут, когда он передает все это Моррисону, он вдруг понимает, что чаша его терпения переполнена, – он больше не может выносить эти беспорядки, запах гари, натянутость до предела собственных нервов и безрассудную отвагу Моррисона, рискующего жизнью ради пачки сигарет. Он вскидывает руки и кричит: – Что со всеми вами делается?

Моррисон молчит с мгновение, а потом произносит:

– Все это из-за вас. – И уходит.

«Все это из-за вас». Сколько раз я слышал эту фразу! Ее произносил Мильтон, подражая так называемому негритянскому акценту, всякий раз, когда какой-нибудь высоколобый либерал начинал разглагольствовать о «культурно-депривированном слое» и о «зонах доверия». Он считал, что эта фраза сама доказывает свою абсурдность, учитывая, что черные собственными руками сожгли большую часть нашего любимого города. Со временем Мильтон начал пользоваться ею как щитом против любых возражений, пока она не превратилась в нечто вроде мантры, объяснения, почему мир катится в тартарары. Он применял ее не только по отношению к афроамериканцам, но и к феминисткам и гомосексуалистам, а также к нам, когда мы опаздывали на обед или надевали на себя не то, что нравилось Тесси.