Магички

— Чья ты? Стешина? — Сухие руки трогают Олино лицо, приподнимают подбородок, почти чёрные глаза заглядывают в её, светло-карие.

— Моя мама — Светочка, а бабушка — Степанида, — немного стесняясь чудного бабкиного имени, отвечает она, — а сама я Ольга.

— Меня зови Настасьей. Пойдём, Ольга, молока дам.

Через мгновение сухой жар сменяется прохладой тёмных сеней, Оля пьёт из полулитровой банки жирное звериное молоко, а потом ей позволяют погладить белую комолую Марту по узкому лбу, между шишечек, которые у неё вместо рогов.

Потом Ольга бежит к голубой бабушкиной калитке, которая оказывается совсем рядом, через улицу, перескакивает высокую приступку, в очередной раз чуть ссаживая кожу под коленом, и несётся к маме, хвастать.

Чёрно-рыжий вислоухий Пират гремит цепью, молча кидаясь навстречу, но узнаёт и отходит в будку, заступая лапой в алюминиевую миску с водой. Дверь в дом тяжела и тоже выкрашена в бледно-голубой, и за лето Оля успевает запомнить карту отслоившихся островков краски, которые рассматривает каждый раз, пока тянет на себя толстую железную ручку. На терраске никого, она быстро проходит тёмный страшноватый коридор, заставленный мёртвыми вещами, открывает ещё одну тугую дверь, минует кухню с холодной печью и оказывается, наконец, в комнате, где мама и бабушка пьют по седьмой чашке из остывающего самовара.

— Я пробовала звериное молоко! — Назвать его козьим не поворачивается язык, слишком оно пахло жизнью. — А у Марты рогов нету! Баба Настасья сказала, что даст подоить!

Это были главные новости, но бабушка прицепилась к неважному:

— Ты зачем, гайдучка, к Наське лезла?

— А что, — немедленно вступилась мама, которую бабушка за склонность к спорам звала поперёшницей, — нельзя?

— Говорят, ведьма она и под немцами была. Подозрительная. Картошку не садит, цветами не торгует, курей нет, молоко только для себя, на пензию, говорит, живёт. Вот откуда у ей такая пензия?

— Ну тя, мам, глупости болтать, — в родной деревне Светочка стремительно опрощалась, на время теряя лоск, — пусть девка ходит, молоко пьёт. Ты ж коз повывела, теперь дитё по чужим бабкам бегает.

Зорьку и Звёздочку Стеша зарезала осенью, потому что сама же Светочка из года в год жаловалась на вонищу от козлят, которых на зиму брали в дом. Но сейчас собачиться не стала, только поджала губы и посмотрела на дочь понятным взглядом: «Дура ты, дура, не при ребёнке сказать…»

Из всего разговора Оля поняла, что к бабе Настасье ходить не запретили, и назавтра уже благоговейно обмывала розовое козье вымя, обтирала белой тряпочкой, надавливала кулачками сверху вниз и старалась, чтобы тугие струи попадали точно в жестяное ведёрко. Только один раз руки дрогнули от напряжения, густое молоко хлестнуло по коленке, и Оля быстро нагнулась, слизала каплю, а потом тревожно взглянула на старуху — не отругает ли за убыток? Но та смотрела куда-то поверх её головы и ничего не заметила.