|
— Все… мы уезжаем… Надоело… Я пытался что-то возражать. Говорил о родине, о Боге, о преимуществах высокого социального давления, о языковой и колористической гамме. Даже березы упомянул, чего себе век не прощу… Но Лена уже пошла кому-то звонить. Я рассердился и уехал на месяц в Пушкинский заповедник. Возвращаюсь — Лена дает мне подписать какие-то бумаги. Я спрашиваю: — Уже? — Да, — говорит, — все решено. Документы уже на руках. Уверена, что нас отпустят. Это может случиться в течение двух недель. Я растерялся. Я не думал, что это произойдет так быстро. Вернее, надеялся, что Лена будет уговаривать меня. Ведь это я ненавидел советский режим. Ведь это мои рассказы не печатали. Ведь это я был чуть ли не диссидентом… До последнего дня я находился в каком-то оцепенении. Механически производил необходимые действия. Встречал и провожал гостей. Наступил день отъезда. В аэропорту собралась толпа. Главным образом, мои друзья, любители выпить. Мы попрощались. Лена выглядела совершенно невозмутимой. Кто-то из моих родственников подарил ей черно-бурую лису. Мне долго снилась потом оскаленная лисья физиономия… Дочка была в неуклюжих скороходовских туфлях. Вид у нее был растерянный. В тот год она была совсем некрасивой. Затем они сели в автобус. Мы ждали, когда поднимется самолет. Но самолеты взлетали часто. И трудно было понять, который наш… Тосковать я начал по дороге из аэропорта. Уже в такси начал пить из горлышка. Шофер говорил мне: — Пригнитесь. Я отвечал: — Не льется… С тех пор вся моя жизнь изменилась. Мной овладело беспокойство. Я думал только об эмиграции. Пил и думал. Лена посылала нам открытки. Они были похожи на шифрованные донесения: «Рим — большой красивый город. Днем здесь жарко. По вечерам играет музыка. Катя здорова. Цены сравнительно низкие…» Открытки были полны спокойствия. Мать перечитывала их снова и снова. Все пыталась отыскать какие-то чувства. Я-то знал, что это бесполезно… Дальнейшие события излагаю пунктиром. Обвинение в тунеядстве и притонодержательстве… Подписка о невыезде… Следователь Михалев… Какие-то неясные побои в милиции… Серия передач «Немецкой волны»… Арест и суд на улице Толмачева… Девять суток в Каляевской тюрьме… Неожиданное освобождение… ОВИР… Полковник ОВИРа сказал мне вежливо и дружелюбно: — Вам надо ехать. Жена уехала, и вам давно пора… Из чувства противоречия я возразил: — Мы, — говорю, — не зарегистрированы. — Это формальность, — широко улыбнулся полковник, — а мы не формалисты. Вы же их любите? — 168 —
|