Малоизвестный Довлатов. Сборник

В общем, все, казалось бы, пришло к какому-то внутреннему равновесию, не голодаем, печатаемся, сын растет, мать жива, жена не опротивела, дочка в рожу не плюет, тем не менее, я — больной мрачный старик, мнительный, с комплексами, всех ненавижу (кроме тебя и Ани), а если годами не пью, то помню о Ней, проклятой, с утра до ночи, и если в глубине души о чем-то мечтаю, то именно о том, чтобы выпить, закурить и позвонить по телефону Янине Словашевской. (Славошевской? )[122].

Да, тут есть двое очень способных рижан, Петр Вайль и Саша Генис (может, слышал о них?), они журналисты и критики, довольно-таки замечательные, и у них есть прорва всяких книжек и материалов, и в том числе — отличная статья о Валерии Попове, и вот они хотели бы прислать ее на твое усмотрение[123]. Так что не удивляйся.

Андрюша, прости, что в ответ на твое остроумное и веселое письмецо я шлю тебе эту смесь похвальбы и деловитости, но так уж получилось. Большой привет Ане и Маше, и всем общим знакомым. На днях пошлю тебе бандероль с чаем, кофием и какой-нибудь мелкой фигней. Давно пора.

Денежную бумагу прилагаю. Еще раз спасибо за внимание и хлопоты.

Ане Лена напишет сама. Урбана жалко[124]. За тебя, в связи с трудоустройством, очень рад. Будете делать журнал с Николаевым[125] — так ведь фамилия вашего нового босса? Интересно получается: Нина Андреева, Сергей Андреев, Никольский, Николаев[126] — это как в Индии, где каждый второй — Сингх. Что-то я уже заговариваюсь, время — половина второго ночи. Будь здоров, дорогой.

Жму руку.

С. Довлатов

6

6 апреля <1989>

Дорогой Андрюша, письмо твое получил, одно — в ответ на четыре моих, но теперь, я думаю, все нормализуется. Отвечаю, скользя по твоему тексту.

Донат приехал обалдевший[127] (чтобы не сказать — «оху»), впал в политическое мракобесие и ругает Америку с такой неиссякаемой силой, что я боюсь, как бы его не лишили одной из многочисленных стариковских привилегий, например, права раз в две недели стричь ногти на ногах силами небрезгливого врача-корейца по имени Чу.

Уже сегодня утром Донат устремился в обход рыбных лавок, что побудило меня когда-то сказать ему:

«Рыба занимает в твоей жизни такое же место, как в жизни Толстого — религия». Как информант относительно американской жизни Донат стоит много ниже, чем Иона Андронов[128].

Что касается Берберовой, то я с ней, конечно, знаком и несколько лет находился в переписке, но затем она поняла, что я целиком состою из качеств, ей ненавистных — бесхарактерный, измученный комплексами человек. И переписка увяла. Я ее за многое уважаю, люблю две ее мемуарные книги (стихи и проза — дрянь, по-моему), но человек она совершенно рациональный, жестокий, холодный, способный выучить шведский язык перед туристской поездкой в Швецию, но также способный и оставить больного мужа, который уже ничего не мог ей дать. Короче, я и сам готов ей позвонить, и знаю людей, с которыми она теснее дружит, но я категорически не верю, что это возымеет действие. Она скажет: «Мне 90 лет, и я хочу, чтобы меня читала вся Россия»[129]. Взывать к каким бы то ни было нерациональным моментам — бессмысленно, поверь мне.