|
Адепты чистого искусства уже подняли дружный лай по поводу моего выступления. Получена такая открытка: «Портрет хорош, годится для кино, но текст беспрецедентное говно». Это кто-то напрягся из тусклой челяди Б., я думаю. Подпись красноречивая — X, по-ихнему — икс. <…> Я заканчиваю роман «В тихом городе». Рейн физически уснул, когда я излагал ему содержание. Роман (предыдущий) «Дорога к славе» буду подавать на рецензию в августе. Там 12 листов. Если со мной в 1-ом квартале подпишут на него договор, я немедленно уеду в Ленинград. В общем я держусь. Более того, чуть не купил за 700 рублей «форд» 1938 г. Одет неважно, питаюсь средне. Тревоги в моем взоре навалом, особенно с похмелья <…> Твой Сергей 10< 1974 г., из Таллинна в Ленинград > <…> Милая Люда! Ты, я думаю, уже в Ленинграде, решил написать тебе. Книжки мои где-то в типографии. Полторы тысячи мигом улетели, более того, я на них проехал как бы две лишние остановки, имею долг 1800 рублей. Зато мне сшили сюртучок из кожи покойного дяди Кирилла, еду за ним в субботу. А вот пиджака и обуви нет. Доходят из Ленинграда печальные новости, я очень близко принимаю к сердцу все это, Марамзина жалко[11]. В Таллине нет политики, нет эмигрантов, и даже нет евреев. Они говорят по-эстонски, носят эстонские фамилии, а в русских компаниях не ощущаются <…> Твой Сергей . 11<Апрель 1976 г., из Ленинграда в Нью-Йорк> Милая Люда! Читаем с Игорем (Ефимовым. — Л.Ш. ) твое грустное письмо. Издалека судить о твоих обстоятельствах невозможно. Думаю — жизнелюбие, юмор, романтизм — интернациональны, подобно скепсису, глупости и унынию. А значит, все будет хорошо. Мне показалось, что Катя Штерн[12] ассимилируется живее и свободнее, а это для тебя самое главное. Непривычно мне тебя утешать и подбадривать. Всегда было наоборот. В апреле ухожу из «Костра»[13]. Перспективы туманные. Психически все очень меняется. Ваш отъезд приблизил далеких людей. Игорь Ефимов снисходит до М., я — вообще черт знает до кого <…> Из жизненных сумерек выделяются какие-то тривиальные факторы. Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни хрена не видно. Мы осушали реки и сдвигали горы, а теперь ясно, что горы надо вернуть обратно, и реки — тоже. Но я забыл, куда. Мне отомстят все тургеневские пейзажи, которые я игнорировал в юности <…> — 187 —
|