|
В конце зэк еще раз спросил: — Не отпустишь в поселок? — Нет. — Ну, смотри. Жизнь — она длинная. Сегодня ты начальник, завтра я. Вот, думаю, нахальная физиономия. Мало ему петуха. Я ведь и так, между прочим, рискую. Однако поздно было ссориться. К этому времени стемнело. Надо было забросать снегом костер и возвращаться. История не кончается. Прошло двенадцать лет. За это время я демобилизовался и стал писателем-нонконформистом. Разумеется, меня не печатали. Тем более, что начал я с кошмарных лагерных рассказов. Короче, я все больше пил и все меньше соблюдал осторожность. В результате мои сочинения попали на Запад. Некоторые были там опубликованы. А я был уволен с последнего места работы. С полуразрушенной баржи, которую добросовестно охранял. Дальнейшие события излагаю отрывисто, как бы пунктиром. Мелкое диссидентство. Встречи с перепуганными западными журналистами. Обвинения в притонодержательстве и тунеядстве. (Участковый Баенко говорил мне: «Из твоего дома выбегали полуодетые женщины». Я требовал логики: «Если у меня притон, они должны были наоборот — вбегать».) Затем — какие-то неясные побои в милиции. (Я бы воспринял их как случайность, не повторись они дважды.) И наконец — Каляевский спецприемник, бывшая тюрьма на Шпалерной. Подробности описывать не желаю. Коротко скажу — в тюрьме мне не понравилось. Курить запрещено. Читать запрещено. Питание отвратительное. Спишь на голых досках. Но самое жуткое, что я там испытал, — это было даже не хамство, а публичные физиологические отправления. Железная лохань посреди камеры внушала мне неподдельный ужас. Так выяснилось, что я — интеллигент. Тюремная обслуга вела себя очень агрессивно. Гораздо агрессивнее, чем в лагере. И даже медики отличались странной жестокостью. Помню, заболел один мой сокамерник. Мы вызвали фельдшера. Фельдшер спросил: — Что у тебя болит? — Живот и голова. Фельдшер достал из кармана таблетку. Разломил ее пополам: — Это тебе от живота. А это от головы. И прибавил: — Да смотри, не перепутай… Шесть дней меня продержали в камере. Затем вывели на работу. Мне достался гараж Управления милиции на Конюшенной площади. Нужно было вырыть довольно большую яму. Так называемую мойку для автомашин. В гараж мы с конвоиром явились пешком. Он представил меня трем работягам, которые загорали на листах фанеры. Он сказал: — Присматривайте за этим декадентом. Конвоир ушел. Сказал, что явится за мной к пяти. Посреди двора лежали тени от церковных куполов. То и дело мои работяги вставали, переносили фанерные листы на солнце. Я спросил у них: — 141 —
|