|
— Эй, ваше благородие, кресты свои проспишь! — Я не сплю, — старательным голосом сказал Леонид, соображая, миновал он грань между дремотой и явью или все ему только снится. — За церковью налево… — Какой тебе лево-право, когда во двор уже въехали. Старшов окончательно проснулся, привстал на убаюкавших его пружинах и увидел, как от веранды через цветник к переднему двору стремительно летит что-то белое, родное, юное, в развевающихся легких одеждах. — Приехал! Он приехал, приехал, приехал!.. 5В те десять дней поручик Старшов понял то, что осталось с ним на всю жизнь: счастье — это когда нет войны. Нет войны и смерти, нет грязи и вшей, нет прокисшего запаха вечно сырой шинели, трупного смрада, нечеловеческой усталости и звериной тоски. — Варенька, прости. Я разучился быть нежным. — Разве просят прощения за счастье чувствовать себя женщиной? Глупый. — Я одичал в окопах. — А я — без тебя. Боже мой, как хорошо жить! Утро начиналось с обеда, хотя они почти не спали все эти сумасшедшие ночи. Просто не было сил оторваться друг от друга, и было чувство, что оторвут насильно. Что все это царство любви, нежности и невероятного счастья неминуемо окончится навсегда, как только они разомкнут объятия. — Боже, ты только что из госпиталя, а я так мучаю тебя. Я бессовестная эгоистка, да? — Ты любимая эгоистка. И, пожалуйста, оставайся такой всегда. К обеду выходили из спальни: в эти несколько ночей Варенька не тратила драгоценного времени даже на детей, полностью доверив их Руфине Эрастовне («бабушке»). Появлялись безмерно усталыми и безмерно счастливыми, с одинаковыми глуповато-смущенными улыбками. Варя, розовея, прятала глаза, а Старшов изо всех сил петушился и лихо подкручивал рыжеватые усы. А после обеда они опять спешили уединиться, и поэтому серьезных разговоров просто не могло быть. Генерал сердито покашливал, но в глазах его уже не исчезал озорной блеск. — Друг мой, если бы вы знали, как вам к лицу чужое счастье! — искренне порадовалась за него хозяйка. — Счастье — не шляпка, сударыня, — с некоторым смущением ответствовал Николай Иванович. — Счастье — это ваш маршальский жезл, мой генерал. Отношения между Руфиной Эрастовной и ее управляющим балансировали на лезвии ножа. Оба не просто понимали это: их с такой силой тянуло друг к другу, что лишь извечный генеральский страх оказаться в смешном положении удерживал на грани. — Ты боишься Руфины Эрастовны? — спросила как-то весьма наблюдательная Татьяна. — 94 —
|