|
— Ну и слава Богу скучный царишка был. Ни рыку ни брыку ни даже фигуры. Палить нас когда намерены? — Палить? Из чего палить? — не понял учитель, полагавший, что генералы всегда из чего-нибудь непременно палят. — Ну, жечь, жечь. Испепелять, так сказать. — Вон что, — учитель нахмурился; он был добр и терпелив, но не выносил дурацких шуток. — Завтра. — Завтра? — озадаченно переспросил Николай Иванович, поскольку в ответе ничего шутливого не содержалось. — Ну да. Сегодня недосуг. Неизвестно, как далее развивалось бы это взаимное непонимание, если бы не появились три дамы одновременно: Руфина Эрастовна, заметно повзрослевшая Татьяна и девочка Аннушка, считавшаяся приемной и спавшая у матери на руках. — Что случилось, друг мой? — обеспокоено спросила хозяйка, ставшая весьма наблюдательной, когда дело касалось ее нового управляющего. — Вы злы, как махровый пион. — Полковник сдал свое хозяйство, и Россия более не монархия, а черт ее знает что. Сбылась, так сказать, вековая мечта. — Господи, а я испугалась. Опять, подумала, у вас печень пошаливает. — Моей печенью можно гвозди ковать. — Эта ваша милая манера искушать всех подряд к добру не приведет. Мед пили? — Мед пили. По усам текло, а в рот не попало. — Увеличу дозу, чтобы попадало. Препирались они по сто раз на дню голубиными голосами и при этом и слушали только друг друга, и глядели только друг на друга. А глядеть бы — как, впрочем, и всегда — следовало на грешную дочь. К этому времени она как-то незаметно оттеснила учителя к окну (а может, это он ее оттеснил?), и беседа их тоже имела впоследствии вполне серьезные продолжения. — А глазки у нее ваши, Татьяна Николаевна. — Говорят. Мне трудно судить. — Ваши, ваши: глубина-то какая — и дна не сыщешь. — Да? А ведь она мне не… — Татьяна спохватилась. — То есть, она мне, безусловно, да, но и как бы и… и нет. Понимаете? — Я вас без всяких слов понимаю, Татьяна Николаевна. Природа мудра, куда мудрее людей с их правилами, привычками и условностями, и уж если она так распорядилась, чтоб, значит, глубина, то это вы, безусловно, абсолютно правы. — Да. Вы знаете, она все понимает. — Чувства, Татьяна Николаевна. Чувства — язык природы, и если один человек начинает понимать другого без всяких слов, то… — Да, да, конечно, конечно. Вы совершенно правы, совершенно, Федос Платонович. Смотрите, она и к вам ручки тянет! Так отметили исторический день крушения Империи четверо в именье Княжое. Сдается мне, что не только там, а и во всем гигантском провинциальном государстве нашем это событие отмечалось не как событие, а как повод к иным событиям, которым надлежало воспоследствовать за отречением государя Николая Александровича. Плод перезрел; все это видели, понимали, чувствовали, осязали и обоняли, а потому и самопроизвольное отделение плода от могучего дерева, именуемого Россией, Отечеством нашим, Родиной, падение его не вызвало потрясения. Мертвое падает естественно — убитое вызывает неуправляемые волны эмоций, столкновения которых именуются восстаниями, мятежами, бунтами, волнениями, спорами, поножовщиной, пальбой, гульбой, стрельбой или гражданской войной в зависимости от высот, размахов и тяжести этих волн. — 59 —
|