|
— Погодите, поручик! — не сумев спрятать страха, закричал он. Леонид не остановился, не оглянулся, но пошел чуть медленнее, и Даниленко нагнал его почти у выхода. Пристроился сзади, едва не наступая на пятки. Так они и вышли в тамбур, где стояли маленький смуглый солдат, узнавший в капитане «расстрельщика», хмурый унтер с медалями и двое солдат, уже немолодых и бывалых. Четверка явно ждала их, и капитан Даниленко со всхлипом вздохнул: — Господи… — Мы сами его доставим, господин поручик, — угрюмо сказал унтер. — А то сбежит еще в темени. — А если офицеры на станции таким конвоем заинтересуются, тогда что? Стрелять начнете? — Стрелять, оно последнее дело, — вздохнул один из солдат. — Три года все стреляем, стреляем… — Он солдат расстреливал! — закричал смуглый. — Сам расстреливал! Сам! — Вы, унтер, человек бывалый, соображать умеете, — сказал Старшов, не обратив внимания на крик. — Четверо солдат ведут офицера под конвоем. Куда ведут? Сдать в комендатуру? А где документы? — А у вас где документы? — У меня — мандат представителя армии, — нашелся поручик. — Я имею право потребовать расследования. В тамбур вышел пожилой усталый проводник. Протиснулся к дверям. — Подъезжаем, — пояснил он. — Сколько стоять будем, никто теперь не знает. Выбилась Россия из расписания. Лязгая сцепами, состав начал притормаживать. В густеющих сумерках показались первые дома. — Ладно, ваша взяла, — сказал унтер. — Пошли, ребята. Солдаты вошли из тамбура в вагон. Поезд, дернувшись, остановился. Проводник, а за ним и офицеры спрыгнули на насыпь. — Не приняли, — пояснил проводник. — Теперь редко когда станция сразу принимает. — Далеко до нее? — спросил Старшов. — С версту будет. У входного семафора стоим. — Идите вперед, капитан. — Ты что это, поручик, серьезно решил в комендатуру меня конвоировать? — Идите вперед! — А вы большевичок! — вдруг зло засмеялся капитан. — Большевичок!.. Да вас на станции господа офицеры по одному моему слову к стенке прислонят. Без суда и следствия. Влопались вы, поручик, как муха в дерьмо. Все это капитан Даниленко шипел через плечо, идя на шаг впереди Леонида. Старшов слышал каждое слово, но молчал, прекрасно понимая, что он действительно влопался, что один факт разоружения старшего в чине достаточен для ареста и предания суду его, поручика Старшова. За спиной оставались озлобленные солдаты, впереди — станция, на которой наверняка распоряжается военный комендант с командой охраны и где полно офицеров-фронтовиков, ожидающих поездов на юг или север, на фронт или в тыл. Объяснить капитану, что он, поручик Старшов, действовал лишь во спасение капитанской жизни, извиниться, вернуть оружие и разойтись? Но, во-первых, какова гарантия, что сзади не идут солдаты, наблюдающие, как председатель полкового комитета держит свое слово, и, во-вторых, какова гарантия, что получивший оружие капитан не арестует его, солдатского депутата, на станции, не обвинит в незаконном аресте, издевательствах и нарушении офицерской чести? «Между молотом и наковальней, — вдруг подумалось Леониду. — Между молотом и наковальней…» И он ни на что не мог решиться, тупо шагая за капитанской спиной. — 111 —
|