|
Семен Митрофанович, не отвечая более, прошел в комнату: бедная комнатка была, пропитая. Кровать детская, диван продавленный, стол, стулья да шкафчик с полкой. На полке стояло зеркало, но Семен Митрофанович вдруг потерял к нему интерес, потому что в углу играл худенький мальчонка лет пяти: складывал что-то из чурок и кубиков. Увидев младшего лейтенанта, он неуверенно заулыбался, захлопал большими, как у матери, ресницами. — Привет, Вова! — сказал Ковалев и с трудом присел на корточки возле ребенка. — Дом строишь? — Дом… — шепотом согласился Вова, хотя строил совсем не дом, а Кремль. «Запуган… — подумал Семен Митрофанович. — Ай, запуган парнишка, запуган!..» И вдруг остро пожалел, что за делами, за хлопотами сегодняшнего самого последнего дня напрочь позабыл об этом запуганном, тихом ребенке и не принес ему ни вафли, ни конфетки. — Дом, — повторил. — А с кем же ты жить там будешь? — С мамой, — тихо ответил мальчик. В забитости его было что-то болезненное, почти ненормальное. И Семен Митрофанович сразу вспомнил своих сорванцов: шумных, горластых, веселых… — А с папой? Вова молчал, еще ниже опустив голову. — С папой будешь в этом доме жить? — И с папой… — послушно ответил ребенок, но ответил еле слышно и без интонаций. — Да, — вздохнул Семен Митрофанович, тяжело поднимаясь. — Ты побольше дом строй, Вова. Попросторнее… Он еще раз тоскливо оглядел полупропитую эту комнату, в которой из каждой прорехи выглядывала самая неприкрытая бедность, снял с полки зеркало и, озлобившись вдруг, большими шагами вышел на кухню. Вера Кукушкина сидела между кухонным столиком и газовой плитой — на обычном хозяйском месте, но он сразу почувствовал, что место это не ее и что у нее здесь вообще нет своего места. Она улыбнулась Семену Митрофановичу той же тихой, испуганной улыбкой, какой только что ему улыбался ее сынишка, но Семен Митрофанович еще туже сдвинул сердитые брови, не давая в своем сердце простору для жалости. — Поглядись, — сказал он, держа перед нею зеркало, как икону, на животе. — Хорошенько поглядись, гражданка Кукушкина. — А чего? — робко удивилась Вера. — Зачем это? — Хороша? Нет, ты глядись, глядись! Ну как, хороша? — Н-не знаю… — А вот я знаю. Я точно знаю: хороша. Очень даже. И глаза у тебя, и брови, и губы, и зубы — ну все как надо, все на своем месте и все в лучшем виде. — Младший лейтенант вдруг почему-то опять вспомнил воробьиху и расстроился еще больше. — Ты в таком соку, в таком, я бы сказал, ядреном теле состоишь, что мужики за тобой, если захочешь, табунами ходить будут. Будут не для глупостей каких, а потому, что мать в тебе видят. Мать человеческую!.. Ты же здоровая женщина, Вера, ты же рожать должна! Ты же таких парнишек, таких девчонок жизни подарить можешь, что хоть в витрину их ставь!.. А что имеем, Вера? Что мы имеем-то на текущий момент? — 248 —
|