Я Шарлотта Симмонс

– Что… тут… смеш-но-го? – Хойт был так увлечен делом, одной рукой прижимая девушку к себе, а другой, лежавшей на ягодицах, направляя движение ее бедер, что слова вырывались у него изо рта тоже в такт музыке, в ритме их общего с Шарлоттой движения.

Это развеселило ее еще больше.

– Ну… ну… что… что? – все так же прерывисто спросил Хойт.

– Ты не заметил? Настоящее стадо голштинских быков… – Шарлотта понимала, что он вряд ли имеет понятие, о чем речь, но как же это все-таки было смешно! – Голштинская порода, знаешь? Черная с белыми пятнами! Голштинские бычки в «бабочках»… – Это повлекло за собой новый взрыв смеха.

Хойт отреагировал на ее остроумную шутку вроде бы нелогично и вместе с тем предсказуемо. Если до этого хотя бы одна его рука лежала у девушки на спине, в обычной для бальных танцев позиции, то теперь он опустил ее ниже, так что обе его ладони оказались на ягодицах Шарлотты. Он стал прижимать их и всю нижнюю часть ее тела с такой силой, что Шарлотта непроизвольно включилась в этот безумный чувственный ритм. Вскоре его дыхание стало хриплым, а потом Хойт и вовсе запыхтел. Да, он был без ума от нее, опьянен ею – Шарлоттой Симмонс! Девушка откинула голову и посмотрела в лицо Хойту. Его глаза были закрыты. Все его существо – самое крутое из крутых существо во всем Дьюпонте – было охвачено сейчас только одним желанием: быть с нею, с Шарлоттой Симмонс! Потом одна рука Хойта вновь скользнула ей на спину, удерживая девушку, чтобы она не смогла отодвинуться от его тела, а другая ладонь нырнула под волосы, легла Шарлотте на затылок. Он чуть наклонил голову и поцеловал Шарлотту глубоким поцелуем взасос: не просто прижался губами к ее губам, но, казалось, хотел оторвать и проглотить их… и, конечно, его язык оказался у нее во рту. У Шарлотты мелькнула мысль, что, наверно, целоваться вот так на людях не слишком прилично, но практически в то же время она испытала блаженное чувство нужности и желанности: Хойт усыпил ее бдительность и вонзился своим языком прямо ей в рот, словно это был не язык, а он сам. Шарлотта непроизвольно подалась вперед и прижалась к нему еще сильнее – если это было вообще возможно, – и даже почувствовала металлическую пряжку его пояса… почему она такая большая?.. Кусок металла вжимался в нее прямо через тонкое платье… впрочем, Шарлотте сейчас было не до этого. Поцелуй, казалось, будет длиться вечно. Ладонь Хойта перестала удерживать ее голову и заскользила по телу Шарлотты вниз, сначала по боку, вниз до подвздошья, потом вверх до подмышки, а потом к животу, затем еще ниже, до самой ложбинки, и снова вверх до груди, которую Хойт обхватил сбоку, там, где она не была прикрыта платьем, и притянул ближе к себе. Когда их губы наконец разъединились и гигантский, словно живший своей самостоятельной жизнью язык Хойта куда-то подевался из ее рта, Шарлотта почувствовала, что земля качается у нее под ногами. Окружающее пространство все развалилось на отдельные куски, словно мозаика: стадо черно-белых голштинских быков в «бабочках» трется, трется, трется, трется о своих первоклассных телок… Вспышка: Ай-Пи трется, трется не вместе с Глорией, а против ее воли; лицо у нее холодное, как у статуи, глаза смотрят в сторону под углом градусов сорок пять от издающего тяжелое пыхтение рта Ай-Пи… Кусочек мозаики: Вэнс трется, трется, трется, его губы зависли всего в дюйме от уха Крисси, больше он не властелин Сейнт-Рея, а мальчик, которого пасет, пасет, пасет, пасет, пасет Крисси… А в это время ищущая приключений рука Хойта скользнула туда… в то место… которое Анаис Нин назвала дельтой Венеры… и Шарлотта хотела, чтобы руки Хойта были там, хотела, чтобы он прижимал ее к себе, хотела, чтобы он вонзался ей в рот своим большим и круглым, как батон салями, языком, хотела, чтобы они это видели, все Крисси, Хиллари, все эти заносчивые девчонки-снобы с именами на «и»… пусть видят, что крутой парень… самый крутой… влюблен в нее… ей хотелось, чтобы это движение, этот танец, эта любовь продолжались вечно в этом мире, где земля под ногами кружится в темноте, а свет выхватывает маленькими белыми пятнышками лица стариков, которые стоят там наверху, на балконе, завидуя и сожалея.