Я Шарлотта Симмонс

Все произошло именно так, как и предсказал Джамал Перкинс. Джоджо не продержался в стартовом составе дьюпонтской команды в первом матче сезона даже пяти минут – а ведь этот сезон должен бы стать для него решающим. Завершись он неудачно – и конец карьере Джоджо в профессиональном спорте! А ведь, это поломает и всю его жизнь, потому что никакой другой роли в этом мире, кроме баскетболиста, Джоджо Йоханссен для себя не видел и представить не мог.

Вдруг он непроивзольно прислушался к звучанию оркестра. Трубы, тромбоны, кларнеты, валторны, мощные барабаны – все они играли «О брат мой» почему-то в четком, почти роковом ритме «На солнечной стороне улицы».

В понедельник вечером по аллее Лэддинг прогуливались двое студентов, которым не было ну абсолютно никакого дела до того, что творится в Чаше Бастера. Обрамлявшие аллею низенькие декоративные светильники – очень уж низенькие, слабенькие и совсем декоративные – не столько освещали старинные здания и деревья, мимо которых петляла дорожка, сколько подчеркивали их присутствие в густом сумраке, отбрасывая гротескные тени.

– Нет, тут действительно темно и как-то загадочно, – заявил Эдам, надеясь, что Шарлотта поймет его правильно. – Если честно, я и не помню, чтобы мне приходилось ходить по аллее Лэддинг так поздно. Хотя, с другой стороны, мне не приходилось слышать чтобы что-нибудь с кем-нибудь случилось здесь ночью… а уж днем – тем более. Ну скажи, чего здесь можно бояться?

– Понимаешь, я не то чтобы… не то чтобы боюсь, – сказала Шарлотта. – Просто не хотелось идти так далеко одной в темноте… Сам видишь, тут не два шага шагнуть.

Шарлотта махнула рукой вперед, и Эдам, посмотрев в этом направлении, не мог не согласиться, что аллея действительно длинная. Впереди две полосы светильников, установленных по обеим ее сторонам, сходились в одну мерцающую линию, удалявшуюся куда-то далеко в темноту.

– Тут, понимаешь, не страшно, а… как-то жутко, я бы сказала – подозрительно, – пояснила девушка. – Однажды я уже шла здесь поздно вечером. Не одна, конечно, а с Беттиной и Мими. Не помню уж, почему нас сюда занесло, но помню, что не по себе нам тогда было… Ну да ладно, если хочешь, можешь записать меня в трусливые мышки! Да, мне было страшно. Я понимаю, что это глупо, но ничего с собой поделать не могу. Поэтому спасибо огромное, что ты согласился меня проводить.

Стоило Шарлотте улыбнуться, как Эдаму немедленно захотелось обнять ее, прижать к себе, поднять на руки… ой! Но он продолжал идти рядом, не позволив себе никаких вольностей. Парень был страшно рад, что декоративные фонари дают так мало света, и потому не видно, что он покраснел. И все же Эдам чувствовал себя благородным; даже больше чем благородным – храбрым, ну, или вроде того; и даже больше, чем благородным и храбрым. Еще бы: ведь его только что поблагодарила и похвалила девушка, встретить которую он, может быть, мечтал всю жизнь. Бог, видимо, услышал его молитвы и послал ему это чудо, чтобы вознаградить за столь долго хранимую невинность. Опустив глаза, Эдам вдруг обратил внимание, что впервые видит Шарлотту в джинсах.