Безутешные

– Мистер Райдер, я понимаю, вы устали. Можно – внести предложение? Что, если я зайду в гостиную один, а вы останетесь у входа и послушаете? Тогда, как только моей игры вам покажется достаточно, чтобы составить свое мнение, вы могли бы спокойно отправиться в постель. Разумеется, я не буду знать, стоите ли вы там до сих пор или нет, поэтому сильнейший стимул подстегнет меня играть наилучшим образом до самого конца, – а это как раз то, что мне нужно. Утром вы сможете мне сообщить, есть ли у меня хоть какой‑то шанс.

– Хорошо, – подумав, ответил я. – Ваше предложение кажется мне вполне разумным. И меня, и вас оно отлично устраивает. Очень хорошо, пусть будет по‑вашему.

– Мистер Райдер, это просто замечательно с вашей стороны. Вы не можете себе представить, что это будет для меня за помощь. Я просто не знал, что делать.

Взволнованный, юноша ускорил шаг. Коридор заворачивал за угол – и сделалось настолько темно, что, когда мы заторопились вперед, мне не раз приходилось вытягивать перед собой руку из страха натолкнуться на какую‑нибудь стену. Далеко, в самом конце, куда свет проникал через застекленные двери, ведущие в вестибюль, никакого освещения не было, кажется, вообще. Я мысленно взял это на заметку, чтобы обсудить с Хоффманом при следующей встрече, но тут Штефан остановился и произнес: «А вот мы и пришли!» Я понял, что мы стоим у дверей в гостиную.

Штефан побренчал ключами, выбирая нужный, но когда двери распахнулись, я увидел за ними одну сплошную темноту. Юноша, однако, поспешно шагнул в комнату, потом высунул голову обратно в коридор:

– Если бы вы могли подождать немного, пока я разыщу ноты. Они лежали на стульчике у рояля, однако тут такой беспорядок.

– Не беспокойтесь, я никуда не уйду, пока мне не станет все ясно.

– Мистер Райдер, вы сама доброта. Итак, через секунду я буду готов.

Двери с шумом захлопнулись, и наступила тишина. Я по‑прежнему стоял в темноте, поглядывая время от времени в конец коридора и на свет, проникавший из вестибюля.

Наконец Штефан заиграл первую часть «Стеклянных страстей». Несколько начальных тактов – и я стал вслушиваться все более и более внимательно. Было очевидно, что юноша совсем мало знаком с пьесой, – и однако за скованностью и неуверенностью я сумел различить оригинальное воображение и эмоциональную тонкость, которые меня поразили. Даже в таком, необработанном, исполнении подобное прочтение Казана открывало оттенки, неведомые в большинстве интерпретаций.