|
Он, например, думал - а почему бы и нет? Если бы каждый сидел или, еще лучше, лежал у себя на диване и ДУМАЛ вместо того, чтобы бегать за несчастными дворниками и материться, как бы спокойней, светлей и чище был наш мир! И совсем не исключено, что, в конце концов, мы бы общими силами что-нибудь да и придумали. Мысли так увлекали Ефимовича, что одно время он их даже записывал, надеясь втайне на посмертную славу. Он так и представлял себе, как покойник, волнуясь, куда же запропастился Ефимович, взламывает двери в его каморку и у остывшего тела находит чемодан с пожелтевшими от времени и мудреного содержания рукописями. Книги выходят одна за другой, и какой-нибудь профессор философии уже сочиняет сентиментальное предисловие к глянцевому двухтомнику "Ефимович. Полное собрание сочинений и Воспоминания современников", горько констатируя, что вот, сидел Ефимович у себя в коммуналке и мыслил, а мы и не знали. Почему же мы не ценим наших героев, пока они живы?! Почему лишь смерть делает их в наших глазах привлекательными и заслуживающими внимания?! Я тысячу раз спрашиваю - почему? И, не дождавшись вразумительного ответа, от имени всех нас объявляю всем нам - увы нам всем и позор! Но мир так и не увидел литературного подвига Ефимовича, потому что Ефимович решил, что мир не достоин этого. Почему, ломал голову Ефимович, почему я бессмысленно сгниваю заживо в этом болоте с черно-белым телевизором и метлой в благородной деснице, не имея при этом ни малейшего понятия, зачем же, черт побери, я это делаю, ни достойного моего положения финансового статуса, ни радости в сердце, ни ясности в мыслях?! Смахнув скупую мужскую слезу, Ефимович открыл заветный чемодан и за пятнадцать минут сжег труд всей своей жизни в прожорливой печке. Ему казалось, что весь мир сейчас перевернется вверх дном, но на уши встал только дом. Перво-наперво, прибежала соседка с третьего этажа. На дворе стоял май и тяги в дымоходе не было никакой, поэтому все квартиры по стояку заполнились едким дымом сожженных мыслей. Соседка была худая, черная, со впавшими глазами, и напоминала портрет кисти безымянного советского живописца, раскрывающий образ матери-героини, безвременно утратившей любимого сына-партизана в неравном бою. Соседку звали Юля, она никогда в жизни не улыбалась, и про каждую произнесенную ею фразу можно было сказать: "Ага! Вот что это значит - вопль вопиющего в пустыне...", даже если она всего лишь спрашивала, который час. У нее был сын Гена по прозвищу Аллигатор, но не партизан, а только алкоголик, поэтому юлины справедливые вопли раздавались в любое время дня и ночи, не отличаясь при этом разнообразием. — 81 —
|