|
Иногда я стоял в ожидании на вышке, направив трубу на темные окна погруженного в сон дома. Ее дома. Я ждал, когда она подаст мне сигнал. Неизменно около полуночи в комнате ее загоралась лампа, и липкий желтый свет начинал сочиться в щель под порогом. И я отправлялся в путь. После того, как я уразумел цель и смысл ночных бдений Бет, я стал часто наведываться на Мемориальную площадь. Там, окруженный мириадами ночных теней, в пароксизме непрерывного возбуждения, я сидел скрючившись в кустах, в то время как мое бешено сокращавшееся сердце качало кровь с рокотом, подобным рокоту тамтама. Я боялся, что грохот сердца разбудит спящий городок, известив жителей о моих противозаконных затеях, — ведь с исходом дня ни один звук не нарушал ночного покоя, если не считать уханья сов, воющих на луну псов, стрекота сверчков, писка летучих мышей и шуршания робких теней. Прошло немало времени, прежде чем я набрался смелости, чтобы подойти и встать под ее окном. Ночь за ночью, шаг за шагом я подходил все ближе и ближе. Наконец я решился босиком подняться на крыльцо и под прикрытием живой изгороди, прижимаясь к стене из струганых досок, пробраться к ее окну и приложить ухо, вслушиваясь в скрип кроватных пружин и хруст накрахмаленного белья — звуки, которые обыкновенно предшествовали появлению мреющего света ночника. Как только квадрат желтого света ложился на крыльцо, я заглядывал внутрь. Бет сидела в белой ночной рубашке на краю постели, свесив ноги, в непринужденной позе, похожая на свою мать каждым жестом. Склонив голову так, как это делают молящиеся. Спиной к окну. Всегда спиной к окну. Комната была залита тусклым желтым светом. Она сидела, а я стоял; и мы оба молчали, словно окутанные коконом напряженного, ждущего безмолвия. Иногда она устало вздыхала, чтобы скрыть невольный зевок, а я — я в это время отчаянно пытался справиться с моим шумным дыханием и безумным сердцебиением. Я стоял у окна1 наполовину в темноте, наполовину на свету, и мои руки были словно раскроены на полоски света и тени. Я заметил, что дрожь, которая охватывала меня, когда я следил за этой девочкой, бодрствуя по ночам, неотличима от той, что я испытывал лет за десять до того, прижимая лицо к окошечку одного розового фургончика, стоявшего на вершине Хуперова холма, и изучая в деталях непристойные обычаи распутства. Неотличима, и все же — совершенно иная. Но и та и другая играли огромную роль в Его обширном плане. Шло время. Я смотрел. Она ждала. И тут произошло нечто странное. Нечто действительно странное. Послушайте. В одну из таких ночей кольцо белого света появилось на стене прямо над головою Бет; казалось, что оно парит над нею, словно нимб. Бет воскликнула, когда заметила это явление, и стала смотреть на кольцо, зачарованная прыгучим пятном света. Я тоже жаждал получше рассмотреть это вещее знамение — это жемчужное видение — этого непрошеного гостя. Я придвинулся к окну, но в то же мгновение пятно словно упало на пол и рассыпалось. Я сделал шаг назад, и видение вновь вернулось на место и принялось танцевать над головою девочки. — 149 —
|