И узре ослица Ангела Божия

Промолвив эти слова, старец взял Библию в руки, лег в постель и уже не вставал до самой смерти.

V

Было мне тогда лет семь. Помню, я сидел на крыльце и смотрел на поля сахарного тростника. Там, где их пересекала Мэйн–роуд, постоянно клубилась красная пыль — это шли грузовики, перевозившие стройматериалы из Варгустона. И я сидел, и смотрел, и слушал, как со скрежетом переключается коробка передач перед подъемом, а потом еще раз — на спуске. Эту дорогу, которая ведет на восток от Мэйн, они прозвали Дорогой Славы. А если повернуть на том же перекрестке в другую сторону, то попадешь на заброшенный проселок, идущий на запад вдоль северо–западной кромки плантаций. Он проходит в сотне ярдов от крыльца нашей лачуги. Забавно было бы узнать, какое имя они дадут этому проселку теперь, после того, как я его прославил?

Я смотрел на грузовики, которые ползли вверх по склону, пока не добрались до вершины того, что теперь зовут Вершинами Славы. А мой холм? Как они назовут мой холм?

Это не местные грузовики, точно. Везут доски из большого города. Поди, из самого Варгустона. И рабочих везут, и планировщиков, всех оттуда везут. Я–то знаю.

Вот примерно, что я думал, сидя на крыльце летом 1940–го.

VI

Несколько слов по поводу предков Юкрида. Эзра, отец его, родился в 1890–м на лесистых холмах Черной Мортоновой грады. Эта печально известная местность изобилует оврагами и кручами и до сих пор толком не нанесена на карту. Дно долины в этих краях густо усеяно валунами. Русла высохших рек разрезают склоны холмов, у их подножья растет густой кустарник, мрачно и пугающе топорщась между высоких сосен и змеящихся корней.

Коварная петляющая тропа ведет к восточному склону гряды. На рубеже веков этот окольный путь и заработал свою дурную славу: тогда на нем пропало без видимых причин двадцать с лишним путников, спешивших на восток, где процветание поджидает отважных.

Пропавших стали искать на Черной граде (Мортоновой–то она стала официально называться с 1902–го) и набрели на Тода Мортона, которого тут же и прикончили.

А Черным Мортоном его прозвали потом газетные писаки. Этого слабоумного бородавчатого верзилу изгнали из клана его же собственные родичи. Случилось это после того, как нашли они в хлеву свою свинку — мертвую, всю облепленную мухами и покрытую отметинами человечьих челюстей. Вскоре подвернулся им Тод, весь вымазанный в свином дерьме и держащий во рту обглоданную лапку.

Ну и прогнали его из Мортонова дола. И стал этот убогий Голиаф, отвергнутый кровной родней, скитаться по ущельям и откосам в отдаленной части грады, одинодинешенек, если не считать роя бесов, копошившихся и зудевших в извилинах его испорченных, больных и нечистых мозгов.