|
В свете сказанного, мы часто ощущаем, что важно занимать более активную роль. Мы согласны с Карлом Томмом (1993, стр. 66), который пишет: Герменевтического выслушивания, кругового опроса, эмпатического отражения и системного понимания не достаточно, к особенности, когда затрагиваются проблемные паттерны несправедливости. В некоторый момент, обычно когда достигнута определенная степень доверия и взаимопонимания, мы начинаем задавать вопросы, в которых в большей мере присутствует намеренный элемент вмешательства. То есть, мы переходим от деконструктивного выслушивания к деструктивной постановке вопросов. Деконструктивный опрос побуждает людей увидеть их истории с разных точек зрения, заметить, как они сконструированы (или что они сконструированы), отметить их ограничения и обнаружить, что существуют другие возможные нарративы (Combs & Freedman, 1994b). Иначе этот процесс называют “распаковкой”. По мере того, как люди начинают задумываться над тем, как были сконструированы нарративы, которые они проживают, они видят, что эти нарративы не неизбежны, что они не олицетворяют неотъемлемую истину. Напротив, они являются конструкциями, которые могли быть сконструированы по-другому. Намерение такого рода деконструкции состоит не в том, чтобы бросить вызов нарративу (Griffith & Griffith, 1994), а распаковать его или предложить возможность рассмотреть его под другим углом. Когда это случается, люди могут опротестовать его. Политика деконструктивной постановки вопросов Майкл Уайт определяет деконструкцию более активно, придавая ей политический характер. Он (1991, стр. 27) говорит: Согласно моему не слишком глубокому определению, деконструкция имеет дело с процедурами, которые ниспровергают общепринятые реальности и практики: эти так называемые “истины”, которые отчуждены от условий и контекста их создания; эти бестелесные формы речи, которые скрывают их склонности и предубеждения; и эти привычные практики самости и взаимоотношений, которые порабощают человеческие жизни. Следуя за Уайтом (и Фуко), мы полагаем, что доминирующие истории могут “порабощать человеческие жизни”. В Главе 1 мы уже обсуждали, как медицинская модель может привести к тому, что люди ощущают себя “послушными телами”, подвластными знанию и процедурам, в которых у них нет активного голоса. Есть также порабощающие истории о поле, расе, классе, возрасте, сексуальной ориентации и религии (это лишь немногие из них), которые в такой степени превалируют и укоренены в нашей культуре, что мы можем попасться на них, не замечая этого. — 61 —
|