|
Последнее обстоятельство точно подмечено Зиновьевым: ведь, действительно, когда уходят дневные впечатления и больной просыпается глубокой ночью, то у него наступают как бы временные интермиссии, в которых он, «содрогаясь всем существом», понимает, что болен и чем болен. Даже в бредовой интерпретации окружающего больной остается по-своему реалистичен. Когда в окружающих больных он видит скрытые лица, то последние оказываются теми, кого он «знал прежде или о которых читал или слыхал». Также и в отражении на грязном оконце мертвецкой он обнаруживает «знакомые черты, виденные им когда-то в жизни или на портретах». Подобная реалистичность психопатологических переживаний не характерна для шизофрении. За МДП свидетельствует и сохраняющийся с больным аффективный раппорт. Особенно характерен момент, когда больной во время ужина проявляет синтонную теплую, душевную ласковость — благодарность к надзирателю. На глубине шизофренической психотики, как правило, нет человеческого тепла. Больной не выявляет эмоционального оскудения, наоборот, — в его переживаниях отражается богатая палитра чувств и способов их проявления. Мы видим предельно обостренную, пусть и патологическую включенность в происходящее, а не «бегство» от реальности. Даже символика бреда естественна и проста. Цветок мака становится средоточием зла, так как из мака получают опиум, а необыкновенная яркость его алого цвета вызывает воспоминание о «всей невинно пролитой крови». Больной естествен даже в своей болезни, ведет себя в полном соответствии своему бреду. Мы не обнаруживаем в его психопатологии ничего специфического для шизофрении: неологизмов, аутизма, явлений психического автоматизма, зловещей неземной вычурной тревожной непонятности происходящего и т. д. То, что импонирует как разорванность мышления, вполне объясняется состоянием острейшей маниакальной спутанности с элементами «скачки идей». У больного обнаруживается бред величия: он стоит в центре спасения человечества, но при этом нет маниакальной оптимистической радости, отчетливо звучит боль за людей. Возможно, состояние имеет смешанный характер: депрессивно-тревожную интонацию с преобладанием все-таки маниакального компонента, по причине которого больной неистово возбужден, переполнен впечатлениями, охвачен жутким аппетитом и при этом, возбужденно сжигая себя, неуклонно худеет, не спит, однако не теряет недюжинной физической силы, наблюдательности. Для того чтобы понять отзвук боли даже в мании, уместно вспомнить, как отмечал П. М. Зиновьев, что Гаршин «писал преимущественно в гипоманиакальных состояниях, хотя содержание некоторых его произведений носит на себе отпечаток глубокой скорби» /115, с. 131/. Также возможно, что диатетическая пропорция радости и печали в маниакальном состоянии может преобразовываться в смесь экзальтации и боли. — 211 —
|