Запрещенный Сталин

Эту троцкистскую клевету я не могу опровергнуть, все заяв­ления о нелепости чудовищной клеветы, все мои заявления о нелепости чудовищной клеветы, все мои просьбы расследовать обстоятельства моих разговоров ни к чему не привели. Скоро будет суд. По-видимому, меня расстреляют, ибо у меня нет воз­можности доказать, что никаких контрреволюционных дел у меня с Дрейцером не было.

Может быть, через несколько лет все же троцкисты скажут, зачем оболгали невинного человека, и вот тогда, когда раскроет­ся действительная правда, я Вас прошу восстановить моей семье честное имя. Простите за марание, больше не дают бумаги.

21. VIII-36 г. Кузьмичев».

Так писал мне господин Кузьмичев 21 августа 1936 года. А вот этот же господин показал на допросе в Наркомвнуделе 1 сентяб­ря, стало быть, ровно через 10 дней после этого письма.

Вопрос следователя: «Что вами было практически сделано для подготовки террористического акта над Ворошиловым в осуще­ствление полученного задания от Дрейцера в феврале 1935 года?»

Я очень извиняюсь, товарищи, что вынужден тут занимать вас своей персоной. Читаю это просто для того, чтобы полнее оха­рактеризовать этого субъекта.

Голоса. Правильно.

Ворошилов. Вот как Кузьмичев, добровольно взявший на себя выполнение теракта, отвечает на этот вопрос следователя:

«На маневрах в поле с Ворошиловым мне встретиться не уда­лось, так как наша часть стояла в районе Белой Церкви, а ма­невры проходили за Киевом, в направлении города Коростень. Поэтому совершение теракта пришлось отложить до разбора ма­невров, где предполагалось присутствие Ворошилова».

«Где происходил разбор маневров?»

«В Киевском театре оперы и балета», — отвечает Кузьмичев.

«Каким образом вы попали в театр?» — спрашивает Кузьми-чева следователь.

Кузьмичев отвечает: «Прилетев в Киев на самолете, я узнал о том, что билетов для нашей части нет. Комендант театра предло­жил занять свободные места сзади. Так как я намерен был совер­шить террористический акт над Ворошиловым во время разбора, я принял меры к подысканию места поближе к сцене, где на три­буне после Якира выступал Ворошилов. Встретив Туровского, я попросил достать мне билет. Через несколько минут Туровский дал мне билет в ложу».

Дальше его спрашивают: «На каком расстоянии вы находились от трибуны?» Кузьмичев отвечает: «Метрах в 15-ти, не больше». И вслед за этим он рассказывает, из какого револьвера должен был стрелять, почему он не стрелял — потому что якобы ему помеша­ли, потому что все присутствующие в ложе его знали, что впереди две ложи были заняты военными атташе и иностранными гостями...