История западного мышления

С физическим миром все обстояло точно так же, как с физическим телом. Платоновское учение о превосходстве трансцендентной действитель­ности над зависимым материальным миром усугубило христианский метафи­зический дуализм, который, в свою очередь, начал призывать к нравствен­ному аскетизму. Подобно платоновскому Сократу, набожный христианин видел себя гражданином духовного мира, будучи лишь чужеземцем и стран­ником в преходящем материальном царстве. Некогда человек обладал бла­женным божественным знанием, но затем впал во мрак невежества, и лишь надежда вновь обрести этот утраченный духовный свет поддерживала душу христианина все то время, что он был связан оковами этого тела и этого мира. Человек лишь тогда достигнет счастья, когда очнется от земной жизни. Смерть как духовное освобождение приобрела ценность более высо­кую, нежели мирское существование. Конкретный природный мир в луч­шем случае — несовершенное отражение высшего царствия духа, которое на­станет в будущем, и подготовка к нему. Скорее же всего, здешний мир с его обманными прельщениями, ложными наслаждениями и низменным разжи­ганием страстей, служит лишь развращению души и ведет к лишению ее не­бесной награды. Вот почему все интеллектуальные и нравственные усилия человека должны были быть устремлены к духовному началу и к иной жизни, отворачиваясь от начала физического и от жизни сегодняшней. Во всем этом сказывалось подчеркнутое философское оправдание потенциаль­ного дуализма духа и материи, почерпнутое христианством из платонизма.

Правда, такой поздний результат имел многочисленных предшественни­ков: стоицизм, неопифагореизм, манихейство и другие религиозные секты, такие как ессеи, отличавшиеся ярко выраженной предрасположенностью к религиозному дуализму и аскетизму, что во многом повлияло на христиан­ское мировоззрение. Сам иудаизм — с его характерным императивом, на­правленным против мирского и плотского осквернения божественного и свя­щенного — также поддерживал подобные тенденции уже с момента зарождения новой религии. Однако самые крайние в данном отношении по­зиции оказались в течение первых веков существования христианства заняты определенными течениями дуалистического гностицизма, вероятно, вслед­ствие проникновения в мистический иудаизм зороастрийского дуализма: они провозглашали абсолютное разделение между злым материальным миром и благим духовным царством. Исходящая из этого синкретическая теология гностиков в корне преобразила ортодоксальные христианские представле­ния, утверждая, что создатель материального мира, ветхозаветный Яхве, был несовершенным и тираническим второстепенным божеством, которого низвергла духовная мощь Христа и сострадательная сила Бога-Отца новоза­ветного откровения. (Гностики подкрепляли эти воззрения и другими текс­тами/ стремясь устранить пережитки древнеиудейских верований, которые они считали ложными.) Дух человеческий заключен в чуждое тело, находя­щееся в чуждом материальном мире, преодолеть это состояние возможно лишь путем эзотерического познания, который под силу только избранни­кам-гностикам. Подобное мировидение находило отклик в уже упоминав­шейся тенденции Евангелия от Иоанна, подчеркивавшей различие между светом и тьмой, между Царствием Христовым и миром, подвластным Сата­не, между духовными избранниками и лишенными надежды на избавление мирянами, а также между Яхве и Христом, между Ветхим Заветом и Новым. И хотя такие авторитеты среди ранних богословов ортодоксального христиан­ства, как Ириней, страстно отстаивали непрерывную преемственность Вет­хого и Нового Заветов, а также единство божественного замысла от самого творения до Христа,— все же многим чертам гностического дуализма суждено было оставить значительный след в дальнейшей истории христианского бого­словия и благочестия.